1984. Дни в Бирме

Эллис пялился на слепящие всполохи света в кронах деревьев. В его расширенных зеленоватых глазах застыла тоска. Мимо прошел спокойный бирманец средних лет, с большой бамбуковой палкой на плече; при виде Эллиса он заворчал и переложил палку на другое плечо. Эллис крепче сжал трость. Если бы эта свинья только посмела напасть! Или хотя бы оскорбить — что угодно, был бы повод врезать! Если бы только эти бесхребетные шавки осмелились показать зубы! Вместо того чтобы обходить тебя стороной, придерживаясь закона, не давая тебе повода сцепиться с ними. Эх, вот бы настоящий мятеж. Тогда бы ввели военное положение, и никакой пощады! В уме Эллиса пронеслись отрадные, кровавые сцены. Вопящие толпы туземцев, линчующие их солдаты. Стреляй их, топчи копытами, чтобы кишки наружу, полосуй кнутами морды под британский флаг!

К Эллису приближались пятеро школьников, бок о бок. Он всмотрелся в этот ряд желтых, злобных лиц — бесполых, чудовищно гладких и юных, ухмылявшихся ему с нескрываемой дерзостью. Им хотелось позлить его, потому что он был белым. Вероятно, они слышали об убийстве и — ведь они, как все школьники, националисты, — считали это своей победой. Проходя мимо, они ухмылялись Эллису в лицо. Они открыто провоцировали его, зная, что закон на их стороне. Эллис почувствовал, как у него закипело в груди. Эти их ощеренные желтые мордочки доводили его до бешенства. Он остановился.

— Эй! Над чем смеетесь, шантрапа? — Мальчики обернулись. — Я сказал, над чем вы, черт возьми, смеетесь?

Один из них ему ответил, дерзко, а его плохой английский только усилил это впечатление:

— Не ваше дело.

В следующий миг Эллис, сам себя не помня, со всей силы врезал тростью мальчишке по глазам. Тот с воплем отскочил, и тут же на Эллиса бросились четверо других. Но он оказался для них слишком силен и, отпихнув их, отчаянно замахал тростью.

— Не подходите, ублюдки! Пошли вон, или, богом клянусь, я еще кого прибью!

Несмотря на численное превосходство, мальчишки бросились наутек — так страшен был Эллис. Побитый мальчишка сидел на коленях, обхватив лицо, и кричал: «Я ослеп! Я ослеп!» Неожиданно четверо его товарищей остановились и повернули к куче красной глины, наваленной неподалеку для ремонта дороги. В это же время на веранде конторы появился один из клерков Эллиса и растерянно забегал туда-сюда.

— Идите сюда, сэр, идите скорей. Они вас убьют!

Гордость мешала Эллису бежать, но он направился к веранде. Рядом с ним просвистел ком глины и разбился о колонну, заставив клерка юркнуть внутрь. Но Эллис, поднявшись на веранду, повернулся лицом к мальчишкам, которые держали полные горсти глины. Эллис радостно захихикал.

— Вы, грязные, жалкие ниггеры! — прокричал он им. — Не ожидали получить, а? Подходите на веранду и деритесь со мной, все вчетвером! Слабо? Четверо против одного — и у вас духу не хватает! И вы себя мужчинами считаете? Вы трусливые, шелудивые крысеныши!

Эллис перешел на бирманский и назвал мальчишек ублюдочным свиным отродьем. А те бросали в него глину, но руки у них были слабые, и снаряды не долетали до цели. Эллис ловко уворачивался, фыркая с довольным видом. Вскоре с дороги послышались крики — это показались констебли, привлеченные шумом из полицейского участка. Мальчишки испугались и дали деру, оставив победу за Эллисом.

Эллиса весьма порадовала эта стычка, но едва она закончилась, его обуяла дикая злоба. Он написал гневную записку мистеру Макгрегору, заявив, что его беспричинно оскорбили и он требует возмездия. Для подкрепления в контору к Макгрегору направили двух клерков, оказавшихся свидетелями сцены, и одного чапраси[120]. Они соврали, как по писаному: «Мальчишки напали на мистера Эллиса без всякого повода, он только защищался». И т. д. и т. п. Эллис, надо отдать ему должное, искренне считал, что так оно и было. Мистер Макгрегор возмутился и поручил полиции найти четверых школьников и допросить. Но школьники почуяли недоброе и затаились; полиция весь день безуспешно прочесывала базар. Вечером побитого мальчика отвели к местному врачу, который приложил к его левому глазу компресс из ядовитых листьев и окончательно ослепил его.

В тот вечер европейцы, как обычно, собрались в клубе, не считая Вестфилда и Верралла, которые еще не успели вернуться. У всех было плохое настроение. Одно убийство чего стоило, а теперь еще это беспричинное нападение на Эллиса (именно так все его воспринимали) — все были напуганы и злы. Миссис Лэкерстин напевала «Нас всех перебьют во сне». Мистер Макгрегор, решив приободрить ее, сказал, что в случае мятежа европейских леди всегда запирают в тюрьме, пока все не кончится; но миссис Лэкерстин это не особенно утешило. Эллис грубил Флори, а Элизабет отказывалась замечать его. Флори, пришедший в клуб в безумной надежде на примирение, был совершенно раздавлен и почти весь вечер просидел в библиотеке. Лишь после восьми, когда они изрядно выпили, атмосфера несколько смягчилась, и Эллис сказал: