200 дней до приказа

— Мне кажется, что свободному молодому мужчине длинными зимними вечерами не помешает общество очаровательной молодой женщины. Тем более если она тоже свободна и одинока… — взяв паузу, чтобы собраться с мыслями, замполит продолжил: — Мне кажется, это добавило бы в его жизнь уюта и тепла, как эти шторы в вашем кабинете…

— Красиво излагаете, — оценила предложение майора Лариса, — то есть, если я вас правильно понимаю…

— Вы меня правильно понимаете! — поспешил с ответом Староконь.

— Что ж, тогда обещаю подумать.

— Надеюсь на положительный ответ.

Не меньше десяти сантиметров добавил к своему росту замполит после разговора с Ларисой. И не меньше четырёх зубов в своей теперь тридцатишестизубой улыбке.

— Заглотила, — сам себе сказал Староконь…

Ковать железо, не отходя от кассы, крепко держа начальство за слово, которым оно неосмотрительно разбрасывается, — вот единственный метод чего-то добиться от своего непосредственного командира.

— Ну, чего тут у вас? Давай быстрее, Гунько, у меня дел полон рот! — вид Фахрутдинова у перекладины почему-то совершенно не радовал Шматко.

— Ну, вы ж сами условие поставили, — напомнил сержант.

— А-а, вы про это, значит? Сто раз, стало быть? Хорошо! Но смотрите! Если он сдохнет на перекладине, вы у меня не только курить — дышать перестанете! — дал установку Шматко. — Давай, Фахрутдинов!

Фахрутдинов дал. Считать довольно скоро стало неинтересно.

Единственный азарт был в том, собьются считающие или нет. То, что Фахрутдинов при желании сделает не только сто, но и сто десять переворотов, было ясно даже Шматко.

Цифра сто пришла быстро и предсказуемо.

— Фахрутдинов, откуда ты такой взялся? Прекратите его тискать, что он, чемпионат мира по футболу выиграл?

— Товарищ лейтенант, уговор дороже денег! — не дал сорваться с крючка Шматко Гунько.

— Сам знаю, ладно, нравится травиться — травитесь. Только подальше от меня.

— Вы ж сказали, хоть у вас дома, — напомнил сержант.

— Чё, запомнил, да? Память хорошая? Это пока, покури ещё годик — маму родную забудешь!

Почему-то Гунько не испугался. Ни капельки.

Глава 19

Соколов почему-то не чувствовал себя доброй феей. И злым колдуном он себя не чувствовал тоже. Может быть, только капельку Кашпировским местного — ветеринарного — разлива.

— Варь, ну неужели ты не понимаешь, что это совпадение…

— Знаешь, Кузя, слишком странно всё это.

— Да мы с тобой столько всего не по тетрадке сделали — не могло это сработать!

— Ага! — ухватилась Варя. — То есть ты всё-таки веришь в эту тетрадку.

— Ну, как, — признался Соколов, — я, конечно, видел, как Вакутагин по ней ребят лечит, но у меня ж ни опыта, ни практики…

Завершить спор молодым не дал дед. Будучи мичманом (а кто не знает, мичман — это водоплавающий прапорщик), дед привык всё переводить из плоскости теоретической в плоскость практическую.

— Слушай, Кузьма, глянь там в своей тетрадке, там козы есть? У Митрофаныча коза захворала…

— Фёдор Кузьмич… — попыталась вмешаться Варя.

— Тихо, Варвара! Это не женское дело! Так что, Кузьма, возьмёмся за козу?

— Дед! Ну, перестань, что ты выдумал?

Расстроившись, дед решил сменить гнев на милость и всё же ввести Варю в курс дела.

— Видишь, Варвара, я ему клиентов, можно сказать, поставляю, а он нос воротит! Кузьма! — снова сменил угол обстрела дед. — Ты меня ставишь в неловкую позицию! Я уже и аванс взял! — Литровая бутыль самогона была продемонстрирована, будто это был как минимум килограммовый слиток золота.

Воспоминание о самогонном марафоне были ещё весьма живы.

— Так, дед! Иди и верни это! — Что-то такое далеко не ефрейторское прозвучало в голосе Соколова-младшего, что моментально вернуло мичмана в отставке на путь истинный…

— Вот-вот, правильно! Правильно, Кузьма, пойду и верну. Будем, это, деньгами будем!

Мичманов в отставке — не бывает.

Шматко любил читать. Устав. Любовь эта была наполнена практическим смыслом, как и всё, что любил Шматко.

«Следить за содержанием и правильной эксплуатацией всех помещений, отведённых для роты, за поддержанием в чистоте участка территории, закреплённого за ротой, а также за проведением противопожарных мероприятий в роте», — как раз когда лейтенант дошёл до противопожарных мероприятий, потянуло дымком.

— Дневальный! Что у тебя горит?

— Ничего, товарищ лейтенант, это из туалета тянет, накурили…

Шматко сдавался только во взаимоотношениях с вышестоящим начальством. Курение к начальству не относилось.

— Накурили. Строй роту, дневальный!.

Чтобы солдаты, выстроенные в две шеренги, начали нервничать, достаточно просто ничего не делать. Выждав, пока нерв подчинённых вытянутся в струнку, Шматко сказал, как плюнул:

— Кто только что курил в туалете, выйти из строя!

По лицам вышедших из строя Нелипы, Лаврова, Щура и Папазогло было ясно видно: это последние шаги в их жизни. Маньяк вышел из подворотни, занял место перед строем и вот-вот начнёт резать курящих.

— Четверо — то, что надо. Все четверо заступают сегодня в наряд, — почти добродушно сообщил Шматко.

— Товарищ лейтенант, но мы с Папазогло только вчера сменились, — не выдержал Лавров.