Что из этого видно? Что на каком-то этапе произошла замена установок теперь уже примитивного вредительства 1930-х годов на отдельных предприятиях, станках и агрегатах на другие новые, более совершенные формы подрыва целых отраслей и направлений экономики. В годы «перестройки» к числу такого рода «заслуг» стоит отнести также свертывание проекта орошения среднеазиатских сельскохозяйственных площадей (наиболее известное через подмененное понятие «поворот северных рек»
), что повлекло за собой не только известное отторжение жителей Средней Азии и Казахстана, но и экологическую катастрофу.Так преимущественно под прессингом простодушных коммунистических жрецов защитники советской крепости подверглись информационно-интеллектуальной кастрации. (Такого рода замечание стоит понимать почти буквально: удалили-удалили-тои немного, но эффект распространился на всю систему!) Стоит обратить особое внимание, что давлению подвергались преимущественно те области общественно-политического знания, которые потом были использовано нападающей стороной (см. об этом в [37. С. 154–213]).
Все это вместе взятое дало в конце концов свой катастрофический эффект: умнейшая в общем-то
страна потерпела прежде всего тяжелое интеллектуальное поражение… Для нас сейчас это имеет огромное, ни с чем не сравнимое впечатление. А теперь представьте себе (понять это невозможно!) какое эго имеет значение для всех тех, кто как мог так и предупреждал о возможной гибели… Для них-то это каково? — Они эту трагедию пережили где-то еще в 70-ые годы… Теперь они по-прежнему болеют за нас, но только разводят руками: мы же вам говорили и вполне на доступном языке чем это может кончиться… Вот им-то каково?! Боролись — в одиночку! — как мог против дуболомов с академическими званиями и звездными регалиями. Трагедия знающих и умных людей, которых не понимали в советском лагере, которым не давали думать, знать и разрабатывать — великая и очень горькая трагедия. Коммунистические жрецы-идеологи много сделали для того, чтобы помочь врагам для уничтожения Советской цивилизации. «В партийных отделах науки, в центре и на местах, в редакциях издательств, в Главлите, — человек решает судьбу научной работы только потому, что он сидит в данном кресле. Чаще всего он бездарен, невежественен, но угоден начальству, с темой работы, а то и со всей специальной областью, он знакомится впервые, когда работа попадает к нему. Понятно, что такая система, а в придачу к ней цензура научной информации, — все это вызвано тем, что принцип “диктатуры пролетариата” распространен на всю духовную область — приводит к отставанию советской науки, к торможению ее развития. Чиновники аппарата страхуют себя, перекладывают ответственность друг на друга, все “неприятное”, нестандартное подозревают в крамоле, стараются устранить» [2.119. С. 192].В идеократическом государстве отражение происходит не напрямую: реальный объект — исследование,
а преломляется через призму господствующей идеологии, через обязательную цитатку, вот и гадай: то ли такое суждение из бородатой троицы попадет в истину, то ли — нет, а самое страшное это если цитатки-то и нет! Что тут делать? Выручает невинный прием: нужно переписать работу так, чтобы притянуть за уши что-то из классиков или вставить какой-то дополнительный материал, — разумеется это сильно снижает ценность работы, но приходится выбирать из двух зол меньшее. Так вот и произошло обезглавливание государственного аппарата страны. Вроде бы и информация есть, и голова есть, но ни то, ни другое не работает. А если лишить еще и того, и другого. Все умудряются находить простые решения сложных проблем, а мы не можем…