311. Повесть

На самом деле мамы не было всего полчаса, но за временем-то мальчуган не следил. В детстве время воспринимаешь совсем не так, как взрослый. Порой час пролетает как десять минут, а иной раз тянется как целый день, особенно когда ждёшь любимые мультики по телевизору, а там какую-нибудь скучную «Играй, гармонь» передают… А ещё именно в тот день в той самой аптеке перерыв передвинули на час раньше, и маме пришлось какое-то время ждать на улице.

Витя забеспокоился. В голову мысли нехорошие полезли. Пытался вновь погрузиться в арифметику, но не сумел сосредоточиться. Бросил ручку. Уставился в окошко. Небо чуть потемнело, солнце спряталось за серыми перистыми облачками. Бодрый ветерок швырнул мимо россыпь сверкающих снежных блёсток. Классная комната напротив опустела – детей повели на прогулку.

Витенька никак не мог сосредоточить взгляд на чём-нибудь одном. Глаза сами по себе блуждали от голого куста во дворе к пролому в детсадовском заборе, к турнику, к деревянному столику, к кошке, что грелась клубочком на тёплой крышке люка…

А мама всё никак не возвращалась.

Внутри у Витеньки нарастала тревога. К горлу подкатили слёзы, стало тяжко дышать. Он вскочил из-за стола, стал ходить кругами по комнате…

…как вдруг звонок в дверь.

Бз-з-з-з-з-з-з-з!

Витенька обрадовался. «Это точно мама!» – решил он и помчался к двери, только красные колготки мелькнули через комнату.

«Ключи забыла – вот и звонит», – думал он. Его не смутило, что он сам слышал, как мама, уходя, заперла дверь на верхний замок, на два оборота. Не смутила его и кромешная чернота в отверстии глазка. Пока глядел, пальцы уже поворачивали вертушку.

Один оборот, другой.

Затхлый бетонный холод лестничных клеток хлынул в прихожую.

За дверью была не мама.

То была бабка-кошатница из соседнего подъезда, с первого этажа. Тощая, закутанная в какое-то тряпьё. Того и гляди развалится. На голове вылинявший платок. Звали её все Бирючихой. Наверное, от слова «бирюк». Если кто и знал её имя, то не Витенька. Бирючиха и Бирючиха. Вся дворовая детвора её так звала. Да и взрослые тоже. Но только за глаза! И только шёпотом!

Почему? Да потому, что глаз у ней был недобрый. Один. Другой был белый – можно сказать, никакой. Сплошное мутное бельмо. А тот, зрячий, – злой. Ходили слухи, будто если она зрячую половину лица к тебе повернёт и уставится пристально, не моргая, то падёт на тебя порча. Какая – сказать трудно. У всех по-разному. Кто в ямку угодит да ногу сломает, у кого родственник близкий помрёт, а кто и сам под колёсами случайно погибнет… Хотя не случайно, конечно.

Ведьма, в общем. Недобрая женщина. И никто её не любил. Разве что её кошки, коих жило в тесной однокомнатке десятка с полтора, а то и побольше…

Как и лестничные клетки подъезда, пахла Бирючиха затхлостью. Но то была другая затхлость. С душком тухлых яиц. Или кишечных газов. Лицо ещё больше осунулось, чем обычно, а сквозь морщинистую кожу проглядывала местами мертвенная прозелень.

И всё б ничего, только Бирючиха месяца два назад померла. Квартира теперь пустовала, а кошки старухины по местным подвалам расселились.

Витя знал, что её похоронили. Но вот же она! Глядит одним глазом, скосив сморщенную рожицу. Значит, не похоронили-таки? Значит, всё-таки живая? Значит, Витенька что-то не так услышал, не так понял?

У него не было времени над этим подумать, всё сопоставить.

Старуха заговорила скрипуче – так старое дерево скрипит на сухом морозном ветру. «Ну, здравствуй, Витенька! – говорит. – Думал, я забуду?»

Витя недоумевал, мямлил несвязные слова. Что старуха должна была забыть?

«Где мои пять рубликов, а?» – лукаво сощурилась бабка и подалась вперёд. Изо рта её шёл противный гнилостный дух.

И вот тут-то Витенька вспомнил.

Как-то раз прошедшим летом вышел он с утра пораньше во двор погулять. Было ему всего-то пять лет, но папа с мамой уже отпускали его одного. У нас тут так почти все родители делают, потому что дети дружные, далеко и поодиночке от дома не ходят.

Только он из подъезда – а его уже Бирючиха из окна кличет. «Витенька-Витенька, – мол, – сходи мне за хлебушком. У меня, – мол, – ножки старенькие, ходют плоховато».

Ну, Витенька-то мальчик воспитанный, его родители-бабушки-дедушки с малых ногтей научили, что старым и больным помогать надо. Она ему с первого этажа бумажку сторублёвую и полтинник монеткой бросила, сказала четвертинку чёрного купить. Четвертинка тогда сто сорок пять стоила. Соответственно, пять рублей сдачи он должен был принести вместе с хлебом.

Сбегал Витенька до магазина – одна нога здесь, другая там. Мелюзге – им-то только в радость по летней улице поутру вихрем промчаться.

Возвращается Витенька, забегает в бабкин подъезд, взбегает по пролёту на первый этаж, стучит в дверь – звонка у бабки сроду не водилось. Внутри какая-то возня, но старуха не открывает, го́лоса не подаёт.

Мальчик стучит ещё. Потом ещё, ещё.

Открывать хозяйка явно не собирается.