311. Повесть

Ну, Витя четвертинку хлебную в пакетик получше завернул да и положил у дверки – там, где у людей обычно коврик. (Коврика у Бирючихи тоже отродясь не лежало.) Витенька хлебушек, значит, у притолоки пристроил да и убежал. А про тот пятачок, что ему сдачей дали, позабыл. Так он у него в кармане шорт и остался…

Так вот, стоит, значит, якобы помершая Бирючиха у него на пороге (это ж надо как подгадала, что мама Витина в аптеку отлучилась!) да припоминает ему те злосчастные пять рублей. «Пенсия маленькая, – объясняет. – Да и задерживают часто. Денюжек мало, каждый рублик берегу».

Витина рука потянулась к трюмо. Там под зеркалом всегда лежало несколько мелких монеток. Он взял пятак, протянул кошатнице.

Ледяными своими пальцами она приняла монетку, поднесла поближе к единственному зрячему глазу. Придирчиво осмотрела с каждой стороны. Разве что не принюхалась. «Нет, – говорит, – не моя это монетка», – и отщёлкивает пальцем в прихожую. Металлический кругляш просвистел мимо Витиной щеки, едва не задев.

Пятак упал, покатился и затих под шкафом. А старуха продолжала: «Мне моя нужна! Та, что тебе на сдачу в магазине дали!» А Витя такой руками разводит и отвечает: «Где ж я её возьму? Столько времени прошло…» А сам никак в толк взять не может, отчего бабка к тому пятаку прицепилась – да ещё и через полгода. Да ещё и после того, как померла.

Старуха нахмурилась, голову наклонила да и говорит низким таким, страшным голосом, как у Бармалея из детских страшилок: «Я думала, Витенька, ты хороший мальчик. А ты о-о-о-о-очень плохой! Паршивец негодный! Не нужна мне другая монетка, я хочу ту!»

Старуха принялась корчиться и извиваться, как юродивая. Да и юродивые, пожалуй, так не умеют. Кочевряжилась, словно скелет у ней внутри из мягкой резины, а не из костей.

И вот, извиваясь так, говорит она: «За это я тебя самого, Витенька, заберу!»

А Витя от увиденного-услышанного не в силах даже пальцем пошевелить, не то что дверь захлопнуть. Он даже не заметил – так шустро Бирючиха выхватила не то из-за спины, не то из-за пазухи большой холщовый мешок, от которого пахло землёй и гнилой картохой. Раскрыла его, ловко так на пацанёнка набросила, перевернула, встряхнула, закинула за спину. И унесла.

Милиция недолго искала. Нашли в одном из окрестных подвалов, в самой глубине. В темноте под тёплыми трубами Витеньку доедали кошки. Мно-о-о-о-ого кошек. С котятами. Почти одни кости остались. Родители сумели опознать мальчика только по обрывкам домашней одежды.

На трубе сидела самая старая, самая злобная. Она у Бирючихи ещё чёрт знает с каких времён жила. Ведьма в доме самая первая поселилась, когда квартиры раздавали, и кошка та вместе с ней – и уже была древняя, как сама хозяйка.

Наблюдала она за пиром лениво, величаво – как царица. А рядом на трубе лежал пыльный холщовый мешок с завязками.

– Рыбки не желаете, сударь? – без паузы спросил дядь Володя. – Лично я проголодался малёхость.

Илья увлечённо слушал. Только теперь почувствовал, как сосёт под ложечкой. За историями да разговорами время пролетело незаметно. Сумерки за окном сгустились до непроглядного мрака.

Который час?

Ночь?

Дядь Володя вынул из холодильника жестяную банку с надписью «Шпроты» на фоне тощей, длинной, лупоглазой рыбьей туши. Ловко вскрыл открывалкой. Извлёк из каких-то неведомых недр подсохшую четвертинку хлеба.

– О! – сказал, стоя к Илье спиной и орудуя ножом. – Вот такую четвертинку маленький Витенька как раз и купил тогда для Бирючихи. И знать не знал, чем этот его добрый поступок в конечном итоге обернётся.

– И опять у меня вопрос, – сказал Илья.

– Дай угадаю. – Хозяин направил на него остриём грязный нож. – Откуда я взял, что это именно мёртвая бабка-кошатница мальчишку похитила?

– Ну да.

– Очень просто. Другая старушка – вполне себе, кстати, вменяемая, я с ней лично беседовал – видела в окно, как Бирючиха с мешком за спиной кралась вдоль дома по стеночке. И было похоже, что скрылась в подвале. Из окна той пенсионерки входа в подвал не видно, но в соседних дворах сухая старушенция с мешком за спиной не показывалась – заметили бы.

– Так может, соседка обозналась? Возраст всё-таки.

– Нет. Она её узнала.

– Хм…

– Витина мама вернулась через минуту после того, как Бирючиха забрала ребёнка. Столкнулись в дверях подъезда. Разглядела сморщенное лицо, бельмо вместо одного глаза, мешок за спиной. Почувствовала гнилостный душок. Но, во-первых, она, хоть и удивилась, сразу решила, что обозналась, – сама ведь видела, как гроб с мёртвой бабкой через двор несли. Гроб, правда, закрытый был, но всё же… Во-вторых, мамаша никак не связала ту встречу в полутёмном подъезде с исчезновением сына.

– То есть про похищение малыша бабкой вы сами придумали?

Дядь Володя водрузил на стол доску с рвано нарезанными кусками хлеба и вскрытой банкой шпрот. По кухне разошёлся маслянисто-солоноватый рыбный дух. Илья недолго думая схватил вилку, подцепил ею шпроту, положил на хлеб и целиком засунул нехитрую конструкцию в рот. То же сделал дядь Володя. Всё ещё жуя, он продолжил: