311. Повесть

– Не угадал. Непьющий, работающий, семейный. Рассудительный. Насчёт него у меня сомнений ноль… Так самый сок-то ситуации в чём: если верить вскрытию (а не верить ему у меня ни причин, ни поводов нету), то бабка уж к тому времени недели две как мёртвая лежала.

– Ну, специалисты тоже ошибаются, – упорствовал Илья.

– На две недели группа судмедэкспертов промахнуться не может, – заверил дядь Володя. – Исключено.

– Вы мне вот что скажите: у вас… у нас тут подобная чертовщина только с детьми приключается?

– Нет, почему. Со взрослыми тоже. Знаешь, что тут до войны было? Совхоз «Брянский рабочий». Не было тогда никакого триста одиннадцатого квартала. И лет пятнадцать после войны – тоже. Поля, угодья, постройки сельскохозяйственные. Город сюда только в начале шестидесятых дотянулся.

Люди с фиолетовыми глазами

История эта – про одного работягу, который через наш триста одиннадцатый на завод и с завода ходил. Жил он за мостом, на Чермете. Знаешь Чермет? Там после войны контора была, чёрный вторметалл собирала. Оттого на весь тот квартал такое народное название и приклеилось. Контора долго не протянула, зато название осталось, как у нас обычно бывает. Уже мало кто знает и помнит, откуда оно взялось.

Так вот там и жил тот мужчина, о котором я сейчас расскажу. Звали его Василием. Крепкий был мужик, хороший. Двадцать лет на нашем «Кремнии» в цеху отмахал у станка. Настоящий пролетарий! На таких Русь-матушка держится.

Случился как-то весной девяносто второго юбилей у старейшего работника цеха, он с самого запуска на заводе ударно трудился. Восемьдесят стукнуло, а он всё на посту – бывают же люди. Старая закалка, понимаешь!

Забронировали под банкет столовку при заводе – всё чинно-благородно. Посидели, языка заливного поели, за жизнь нелёгкую потрещали. Юбиляру сослуживцы много тёплых слов сказали от чистого сердца. Вручили памятный адрес. Ну и выпили – куда ж нашему брату без этого. Василий обычно много не пил, ему много и нельзя было – сердце слабое. А тут чуть перебрал.

Домой возвращался затемно. Троллейбусы не ходят, такси дорого. Да тут и идти нечего. От «Кремния» до нашего дома минут семь ходьбы, если знать, как напрямик. Отсюда пара минут до моста, потом овраг по мосту перешёл – и готово дело. В общем и целом самое большее – минут двадцать, если прогулочным шагом.

Перешёл он, значит, дорогу на Красноармейской улице, где заводская проходная и автобусная остановка. Идёт по первому проезду Станке-Димитрова – как раз где школа. Перед школой, если со стороны «Кремния», ещё пара пятиэтажек на улицу боком торчат. А ещё чуть перед ними – два старых барака двухэтажных, красный и жёлтый. Знаешь, что за бараки?

На самом деле то не бараки, а коттеджи. Их немцы в войну для себя построили. Надолго тут закрепиться собирались. Домики для семей оккупационной администрации, так сказать. Не шибко роскошные, не шибко просторные, но вполне сносные. В сорок третьем немцев прогнали, а два коттеджа после боёв уцелели – и исполком их решил оставить. Потом, после освобождения, заселили в те квартиры простых советских тружеников – до сих пор живут там тремя поколениями. Вроде как дома́ туда-сюда под снос, но ты ж знаешь, как сейчас с жильём в стране. На них уж и смотреть-то больно – стены осыпаются, местами деревянные обрешётки видны. Немцы-то построили на совесть, но климат-то у нас посуровей будет, чем в Германии, – вот коттеджи те быстро обветшали, и окрестил их люд местный бараками.

Видал, чего там во дворе делается? Двор один на два дома. Сортир деревянный – тоже общий. От турника к турнику верёвки бельевые тянутся, на них всё время стирка сушится. Двор только с одной стороны открыт. С другой стоят эти два барака впритык друг к дружке. С третьей – забор автопредприятия. С четвёртой – ещё один забор. Глухой, высоченный. Бетонный. Что-то там в советское время было непонятное. Секретная контора. И входа будто бы нету нигде. Забор не очень-то большую территорию опоясывает. Где-то к нему примыкает трансформаторная будка кирпичная, в другом месте – ларёк приёма стеклотары, там мужик сидит, у которого постоянно денег нету бутылки принять; зачем сидит – бес его знает. Мудрёно тот забор как-то встал – толком и не обойдёшь так, чтоб из одной точки отправиться и в неё же вернуться. Что-нибудь да помешает. То решётка ржавая, то будка заколоченная – чёрт разберёт.

Так вот, в советское время шныряли там сомнительного вида людишки. Угрюмые. Ни с кем не разговаривали. Даже время спросишь – не ответят. Местные говорят, как-то эти людишки на ту сторону забора попадали – утром приходили, вечером уходили. А где тот вход-выход – никто толком ни объяснить, ни показать не может.

А ещё, говорят, иногда ночами над бетонным забором свечение фиолетовое подымалось – ядовитое такое, едкое, словно бы не из нашего мира.