50 приемов письма от Роя Питера Кларка

БАГДАД, Ирак. На холодной бетонной плите смотритель мечети совершал последнее омовение для 14-летнего Аркана Даифа.

Ватным тампоном, смоченным в воде, он провел по смуглому телу Даифа; мальчик погиб три часа назад, однако казалось, что он до сих пор жив. Служитель промокнул розово-красные раны, оставленные осколками на мягкой коже правой руки и правой щиколотки Даифа. Сноровка и самообладание пришли к нему с опытом. Затем он отмыл лицо, залитое кровью из пробитого затылка погибшего.

Люди в мечети имама Али стояли в мрачном ожидании, чтобы похоронить мальчика, который, по словам его отца, был «как цветок».

Хайдер Катим, смотритель, спросил: «В чем провинились дети? Что они такого сделали?»

Это получившая Пулицеровскую премию работа Энтони Шадида для The Washington Post описывает войну в Ираке в формате иммерсивной журналистики – с погружением в событие, тесным соприкосновением с ним, с освещением эпизода после кровавой сцены.

Сцены могут быть засвидетельствованы или вымышлены, как в художественном произведении, но их также можно вспомнить, как в этой сцене из детства Норы Эфрон, приведенной в эссе «Сумасшедший салат»:

Сентябрь, перед самым началом занятий в школе. Мне одиннадцать, я перешла в седьмой класс, мы все лето не виделись с Дианой… Иду по Уолден-драйв в джинсах и болтающейся отцовской рубашке, старых красных лоферах со сползшими в них носками, и вот ко мне приближается… делаю глубокий вдох… передо мной – молодая женщина. Диана. У нее завиты волосы, есть талия, бедра, грудь, на ней прямая юбка, о которой мне много раз говорили, что я не смогу ее надеть, пока не округлятся бедра, чтобы она держалась. У меня отвисла челюсть, и я неожиданно плачу, бьюсь в истерике, не могу отдышаться, рыдая. Моя лучшая подруга меня предала. Она пошла дальше без меня и преуспела. Она сформировалась.

Сцена – основная единица повествовательной литературы, капсула времени и пространства, которую создал писатель и в которой оказался читатель или зритель. То, что мы получаем от сцены, – это не информация, а опыт. Мы очутились там, на пешеходной дорожке, вместе с юной Норой Эфрон. Мы находимся там.

«Как атом – самая маленькая частица материи[110], – говорит писательница Холли Лайл на своем сайте, –

так и сцена является самой маленькой единицей художественной литературы; самой маленькой ее частью, которая содержит основные элементы истории. Вы не строите историю или книгу из слов, предложений и абзацев – вы создаете ее из сцен, сцепляя их одну за другой; каждая меняет что-то, что было раньше, и все они неумолимо и неуклонно продвигают историю вперед».

С детства мы впитываем сцены. Мы сталкиваемся с ними в литературе и новостях, комиксах, фильмах и по телевизору, в рекламе и счетах за коммунальные услуги, в наших воспоминаниях и мечтах. Но все это подражание, если использовать старомодный литературный термин. Это имитации реальной жизни.