#8-Дань Псам

- Ох, - ответила Сциллара, садясь на стул напротив. Сегодня тело ее казалось каким-то странным, словно жир может стать невесомым. К счастью, она больше не толстеет, однако кости несут большой вес; она ощущала себя круглой и пухлой, и отчего-то это пробуждало сексуальное напряжение - она готова была выплескивать на окружающих ленивую, знойную чувственность. Сциллара вытащила трубку и принялась пожирать глазами малазанина. - Ну, мне очень жаль такое слышать.

- Долгая история, - сказал он.

- Которую ты изложил барду с конским хвостом.

Он хмыкнул: - Это частное дело.

- По мне, разумно было бы выпустить пар. Узнав, что я была в лагере Ша”ик, в Рараку, он попытался выудить подробности. Но я смутно помню то время, так что помочь не смогла. Вот о Геборике рассказала.

Тут Дюкер медленно распрямился, глаза заблестели - куда только делись все следы грусти и усталости. - О Геборике?

Сциллара улыбнулась: - Рыбак сказал, что тебе может быть интересно.

- Да, интересно. Или, - он вдруг заколебался, - мне кажется, что интересно.

- Боюсь, он умер. Но я готова рассказать, если хочешь. Все с той ночи, когда мы сбежали от Ша”ик.

Свет в глазах Дюкера угасал. Он отвернулся. - Похоже, Худ решил сделать меня последним. Все друзья…

- Старые друзья - наверное, - отозвалась она, разжигая трубку. - Освободилось место для новых.

- Горькое утешение.

- Думаю, нам надо прогуляться.

- Я не в настроении…

- А я - да. Баратол пропал, твои партнеры наверху замышляют заговоры. Чаур на кухне жрет все, что на глаза попадется. Дымка в меня втюрилась - ну, по мне, дело приятное, на время развлекает, но все же это не настоящая любовь. Только она не слушает. Так или иначе, мне нужен спутник, и выбрала я тебя.

- Да ну, Сциллара…

- Если ты старый, это не значит, что ты можешь быть грубым. Хочу, чтобы ты повел меня в “Гостиницу Феникса”.

Он долго молча смотрел на нее.

Сциллара сильно затянулась, наполняя легкие и колыхая грудями, и заметила, как глаза у него малость забегали. - Видишь ли, я хочу ошеломить дружка, - сказала она и выпустила струю дыма к почерневшим балкам.

- Э, - кисло ответил он, - если так…

***

- Раллик в ярости, - сказал Резак и сел, протянув руку к голове сыра. Отломив порядочный кусок, он взял в другую руку яблоко. Откусил сначала от яблока, сразу же присоединив к нему сыр.

- Крюпп соболезнует. Трагедия судьбы, если судьба в том, чтобы примиряться с тем, что тебе выпало. Дражайший Резак мог бы вернуть прежнее имя, реши он стать тенью, скажем, Муриллио. Увы, Резак по имени должен резать по-настоящему.

Резак проглотил пищу. - Постой. Я не желаю идти в тени Раллика. Ни в чьей тени… говоря взаправду, сама мысль о тени вызывает тошноту. Если меня проклял какой-то бог, то явно Повелитель Теней.

- Жалкий Повелитель, тень без предмета, воистину самый коварный и подлый бог! В тени его холод, трон его неудобен и жёсток, Псы ужасны, Веревка завязана узлами, а невинные служки сладки и соблазнительны! Но! - тут Крюпп воздел пухлый палец, - Резаку не стоит говорить о хождении в тени. Ничьей тени! Даже той, что колышется на редкость возбудительно, разделяется на редкость увлекательно, танцует на дрожащих ресницах, что окружают бездонно-черные глаза, которые не глаза вовсе, а пруды глубины бездонной - но печалится ли она? Клянусь Апсалар, не печалится!

- Иногда я тебя ненавижу, - прорычал Резак, уставившись на стол. Сыр и яблоко замерли в руках.

- Бедный Резак. Смотрите, сердце его вырезано из груди и шлепнулось на стол, словно сочный кусок мяса. Крюпп вздыхает и вздыхает из глубин сочувствия и простирает, о да, теплый плащ товарищества, заслоняя от сурового света истины и в сей день, и в день последующий! А теперь нацеди нам еще немного травяного настоя, который, хотя на вкус здорово напоминает солому и грязь, из которых лепят кирпичи, тем не менее, по уверениям Мизы, помогает от всех видов несварения, даже вызванных дурными вестями.

Резак налил настоя и снова откусил от яблока и сыра. Начал жевать - и скривился: - Какими вестями?

- Теми, которые скоро придут, разумеется. Добавят ли они меда к нашей трапезе? Думаю, нет. Мед успеет скиснуть и свернуться. Почему, гадает Крюпп, все, провозглашающие, будто здравие исходит от кислых микстур, мутно-серых отстоев разнообразных сырых, неочищенных и мерзостных на вкус снадобий, а также от физических упражнений, призванных единственно утомлять мускулы и изнашивать кости - все сторонники здоровой и чистой жизни оказываются как один испитыми, малокровными и бледными как пергамент, с большими кадыками, дергающимися языками и водянистыми глазами? Почему они беснуются от самолюбивого коварства, ходят словно неупокоенные аисты и пьют ту “чистую” воду, в которую только что мочились? И передай, пожалуйста, дорогому и благостному Крюппу тот последний пирог, что сиротливо съежился на твоей оловянной тарелке.

Резак заморгал: - Прости? Что?