А. С. Хомяков – мыслитель, поэт, публицист. Т. 1

Процесс резкого перехода от галломании XVIII – начала XIX веков к категорическому неприятию всего французского с замечательной полнотой отобразил Л. Н. Толстой в романе-эпопее «Война и мир». Нечто сходное есть и у Глинки: «Вчера брат мой, Сергей Николаевич, выпроводил жену и своих детей. Сегодня жег и рвал он все французские книги из прекрасной своей библиотеки, в богатых переплетах, истребляя у себя все предметы роскоши и моды. Тому, кто семь лет пишет в пользу отечества против зараз французского воспитания, простительно доходить до такой степени огорчения в те минуты, когда злодеи ужу приближаются к самому сердцу России»[387]. В «Письмах русского офицера» указываются причины этого резкого перехода. Помимо того, что французы были врагами на поле боя, они, по мысли Ф. Н. Глинки, несли в себе моральное, нравственное разложение, царящее в Европе; конечно, Глинка не хотел, чтобы оно передалось России. Как истинный патриот, он представлял Россию носительницей всего самого прекрасного в духовно-нравственном отношении, Франция же была для него воплощением зла и порока.

В «Письмах русского офицера» с негодованием описываются нравы французов. Автор недоумевает, как могли русские на протяжении длительного времени допускать их к воспитанию своих детей: «Кстати, не надобно ль в вашу губернию учителей? Намедни один француз, у которого на коленях лежало конское мясо, взламывая череп недавно убитого своего товарища, говорил мне: “Возьми меня: я могу быть полезен России – могу воспитывать детей!” Кто знает, может быть, эти выморозки поправятся, и наши расхватают их по рукам – в учители, не дав им даже и очеловечиться…»[388] Здесь недавние завоеватели предстают уже в самом убогом виде, после поражения в войне они терпят всевозможные лишения, и Глинка говорит о самой низшей ступени их морального разложения – каннибализме.

То, что потерпевшие поражение французы испытывают голод и холод, не вызывает у него жалости, это воспринимается им как наказание Божие, настигшее вероломных иноземцев; и все же христианское милосердие заставляет русских оказывать бывшим врагам посильную помощь. Глинка одновременно негодует и иронизирует, описывая французов:

Каждый (француз. – Н. Я.) предлагал свои услуги. Один просился в повара; другой – в лекаря; третий – в учителя! Мы дали им по куску хлеба, и они поползли под печь. В самом деле, если вам уж очень надобны французы, то вместо того, чтоб выписывать их за дорогие деньги, присылайте сюда побольше подвод и забирайте даром. Их можно ловить легче раков. Покажи кусок хлеба – и целую колонну сманишь! Сколько годных в повара, в музыканты, в лекаря, особливо для госпож, которые наизусть перескажут им всего Монто; в друзья дома и – в учителя!!! За недостатком русских мужчин, сражающихся за отечество, они могут блистать и на балах ваших богатых помещиков, которые знают о разорении России только по слуху! И как ручаться, что эти же запечные французы, доползя до России, прихолясь и приосанясь, не вскружат голов прекрасным россиянкам, воспитанницам француженок!.. Некогда случалось в древней Скифии, что рабы отбили у господ своих, бывших на войне, жен и невест их. Чтоб не сыграли такой штуки и прелестные людоеды с героями русскими!..

[389]

В другом письме Глинка задается гневным вопросом: «Долго ли русские будут поручать детей своих французам, а крестьян – полякам и прочим пришельцам?..»[390]

, имея в виду помещичьих управляющих, которые, действительно, часто были нерусскими. Вопрос же этот возникает у него в связи с тем, что он встречает вступивших в народное ополчение крестьян, которые «горько жаловались, что бывший управитель-поляк отобрал у них всякое оружие при приближении французов».

Но, несмотря на естественную в условиях войны ненависть к врагам, русские нередко проявляли по отношению к ним доброту и милосердие – черты, столь свойственные русскому национальному характеру. Глинка не без гордости за соотечественников описывает, например, такой случай: