– Вот только давайте не будем говорить банальности! – махнул рукой он. – Мы ведь с Вероникой все еще до операции просчитали. Сколько дней она проведет в стационаре, сколько ей потребуется для восстановления. У нас и речи не шло о том, что я заброшу работу и буду сутками сидеть возле ее кровати. Она всегда была такой трезвой, здравомыслящей. А вот теперь слезы... Видите ли, ей показалось, что я собираюсь за город с друзьями.
– Нет ничего проще, – улыбнулся я. – Если вы никуда не собираетесь, то просто проведите этот день с ней. Она будет вам благодарна.
– Мне остаться здесь на целый день? – спросил он недоверчиво.
– Конечно. У Вероники отдельная палата. Вы никому не помешаете.
– Но я не могу остаться
Его оправдания звучали не совсем убедительно, и я понял бедную Веронику, заподозрившую неладное. Ярослав определенно куда-то спешил. Там, за стенами больницы, кипела жизнь, и он мог общаться со здоровыми, красивыми людьми, не отягощенными мыслями о своих анализах. Здесь же его угнетало все: унылый больничный коридор с группками бледных, лысых, страдающих людей, идущих в столовую со своими ложками и кружками, запах антисептиков и общий туалет в конце коридора.
– Я сделал все, что мог, – продолжал сокрушаться он. – Поговорил с заведующим, и тот заверил меня, что с Вероникой будет полный порядок. Я даже пожертвовал деньги больнице (это все притом, что у нас в стране лечение онкологических больных бесплатно!). Что прикажете мне делать теперь? Сесть и смотреть в палате привезенный мной телевизор?
В общем, он ушел, а я не поленился пойти в дальнее крыло больницы, откуда была видна парковка для посетителей. Ярослава уже ждала небольшая компания людей, одетых для пикника. Я порадовался, что окна Вероники выходят на другую сторону.
Поздно вечером я появился у нее. Услышав скрип двери, она резко обернулась, должно быть, рассчитывая увидеть кого-то другого. На ее лице отчетливо отразилось разочарование, и она не пыталась его скрыть.
– А-а, Виталик! – сказала она. Называть меня, как маленького мальчика, вошло у нее в привычку. Но я был не в обиде. – Опять принес градусник?
– Нет, я принес кое-что другое, – сказал я и протянул ей карандашный набросок. На нем была изображена отважная всадница с развевающимися за спиной волосами. В руках она держала лук. Ее лицо было сосредоточенным и очень красивым. Мне удалось передать отчаянную решимость женщины, иногда, как мне казалось, граничащую с безрассудством.
– У нее одна грудь? – спросила Вероника недоуменно.
– Так и есть, – подтвердил я. – Это амазонка. Для того чтобы женщина-воин могла держать лук, девочкам в раннем детстве удаляли правую грудь. Даже само слово «амазонка» в переводе означает – без груди. Конечно, это слабое утешение, но...
Она остановила на мне свой долгий взгляд. В нем не было больше холодной надменности, которая так поразила меня в первый день. Ее глаза цвета шоколада излучали живое тепло.
– Зачем ты это делаешь, Виталик? – спросила меня она. – Тебя кто-то об этом просил? Я имею в виду, ухаживать за мной...
Я вспомнил о нашем разговоре с Непомнящим в ту душную майскую ночь.
– Никто меня не просил. Не путайте меня с бойскаутом. Я – взрослый, самостоятельный мужчина, и если я нахожусь с вами рядом, то это только потому, что мне этого хочется.
В тот же день деньги Ярослава я передал в фонд нашей больницы...»
Глава 7
В ночь перед началом процесса Дубровской не спалось. Она прокручивала в голове возможные варианты защиты, и ни один из них не казался ей сейчас безупречным. Тем более что речь шла о суде присяжных, о котором ей до этого времени доводилось только читать. Сейчас ее удивляло собственное безрассудство, с которым она позволила втянуть себя в уголовное дело. Ей казалось, что процесс непременно закончится провалом. Да, это обязательно случится, если они представят присяжным сказку о любви молодого врача к смертельно больной женщине, да еще значительно превосходящей его годами. Конечно, эту мелодраму ей не потянуть, и Лиза поняла это теперь с неотвратимой ясностью. Ну, с чего она вдруг решила, что суд присяжных – лучший вариант? Профессиональный судья мог решить дело без лишних эмоций, на основании закона, и в этом случае позора было бы меньше.