– Принято, что защита и обвинение всегда спорят и никогда не приходят к согласию. Но я нарушу традицию, господа! Я соглашусь с адвокатом. Но в чем? – Он поднял вверх палец и внимательно оглядел ряды присяжных. Они не сводили с него глаз, как и Дубровская, которую близкое соседство с государственным обвинителем уже начало нервировать. – Я допускаю мысль о том, что благодаря нашему подсудимому Песецкая пережила целый фейерверк эмоций на последнем рубеже своей жизни. Она принимала его заботу и участие. Она жила полной жизнью, насколько, конечно, это возможно в ее положении. Быть может, она даже ощущала себя счастливой, потому что верила в то, что ее любят! Веронику можно понять. Но можно ли простить и оправдать человека, который играл перед ней спектакль? Виталий подавал ей стакан воды и мокрое полотенце с мыслью о том, что скоро, когда его жена наконец загнется, он станет единственным наследником всего ее имущества. Под маской сострадания и любви таилась злобная гримаса расчетливого дельца. Он заключил с ней брак, ведь это было единственное законное основание прибрать к своим рукам все, о чем он так долго мечтал. Но, даже несмотря на то что все шло по заранее намеченному плану, Виталий Бойко не нашел в себе силы ждать естественной смерти своей больной жены. Ему уже наскучила роль заботливого любовника. Жалобы на недомогания, слезы и позывы к рвоте стали его утомлять. Агония, на его взгляд, уж слишком затянулась. Он расправился с Вероникой, впрыснув ей смертельную дозу инсулина. Она, предчувствуя конец, даже и не сопротивлялась...
Прокурор отошел в сторону. Сейчас его внимание было сосредоточено только на присяжных.
– Защита сделала в ходе процесса сенсационное заявление. Якобы подсудимый готов передать имущество Песецкой в дар ее дочери. Какое бескорыстие, господа! Какое величие духа! Но думаю, что вы не столь легковерны, чтобы пускать слезы умиления. Это только красивая сказка, господа, в которую трудно поверить и невозможно проверить. Если я вас спрошу: «Хотите ли вы получить от меня миллион рублей?», вы поверите мне? – Он вгляделся в лица двенадцати человек, от которых зависела судьба его обвинительной речи. Они не сводили с него глаз. – Вряд ли вы будете столь наивны. Кто-то недоверчиво рассмеется и махнет рукой, а кто-то начнет спрашивать: когда, где, при каких условиях и с чего вдруг такая щедрость? Вы не верите мне? Нет?
Несколько женщин кокетливо покачали головами.
– И правильно! С чего вдруг мне давать вам деньги? Мне они самому нужны! – он похлопал себя по карману. – Так почему мы должны верить в фальшивые заверения подсудимого о том, что ему не нужно ничего из имущества Песецкой и он с великим удовольствием передаст все в распоряжение ее дочери? Знайте, что нет законных механизмов, чтобы заставить его сделать это. Если вдруг (а я верю, что это не случится!) вы признаете Бойко невиновным, он тут же заявит свои права на наследство. Согласно завещанию Вероники он получит все и тут же вычеркнет из памяти все свои клятвы и слезные заверения. Что мы сможем сделать тогда?
Латынин выразительно наклонил голову, давая понять, что он закончил. Настал черед Дубровской...
Елизавета вздохнула и поднялась со своего места. Ей показалось, что присяжные уже не скрывают своего нетерпения. Им хочется поставить в деле точку, вынести вердикт, но судья обязывает их выслушать еще и адвоката, как будто он сообщит им что-то новое.
– Дорогие присяжные! – прибегла она к обращению, которое совсем недавно казалось ей глупым. – Проблема рака груди, как, впрочем, и рака любого органа, долгое время оставалась закрытой в нашей стране. К человеку, страдающему страшной болезнью, мы и по сей день относимся сочувственно, но отстраненно и даже брезгливо. Это хорошо можно заметить на примере нашего процесса. Вспомните господина Непомнящего, который спрашивал у врача, не может ли он заразиться раком от Вероники. Какая вопиющая неграмотность! А ведь речь идет об известном рестораторе, человеке умном и интеллигентном, идущем в ногу с веком. Представляете, как тяжело было Песецкой терпеть его настороженность и презрение?