Адвокат революции

— На кого же теперь положиться? — разговаривать на давно надоевшие темы не слишком хотелось, но Жданов все-таки поддержал беседу, чтобы не обижать соседа. — Даже генерал Корнилов смог привлечь к своему походу на Петроград лишь несколько сотен казаков. Да и сейчас, по-моему, готовы воевать с большевиками только юнкера да гимназисты.

— Положиться действительно не на кого, — вздохнул полковник, докуривая последнюю папиросу до края бумажного мундштука. — Разве что на латышские части. Представьте себе, среди латышей до сих пор не замечается ни массового дезертирства, ни самосудов над офицерами!

— И это притом, что на выборах Учредительного собрания у них за большевиков проголосовало почти сто процентов, — не удержался от замечания Владимир Анатольевич.

Но полковник российского Генерального штаба вновь заговорил о своем, наболевшем:

— Ленин и Троцкий — вот кто подлинные могильщики нашей государственности! Я прочитал где-то наимудрейшую мысль о том, что германские деньги и кокаин — это лопата и заступ, с помощью которых большевики роют могилу, чтобы столкнуть в нее израненное, но еще живое тело многострадальной России. Думайте как вам будет угодно, однако эти господа с деньгами кайзера возникли из политического ничтожества не когда-нибудь, а именно после февральской трагедии! Как и у великого Цезаря, у государя императора Николая Александровича оказался свой Брут — в лице вскормленного им и вознесенного до высших военных должностей крестьянского сына, генерала от инфантерии Михаила Алексеева, склонившего его величество к отречению от престола. Да разве один только он виноват? Многие генералы постарались: и республиканец Корнилов, который малой крови убоялся, вместо того чтобы Россию спасти, и совершенно запутавшийся Брусилов, и великий князь Кирилл Владимирович со своим алым бантиком на шинели…

Ни возразить, ни согласиться Владимир Анатольевич не успел — громко лязгнул замок опираемой двери, и на пороге подвала возник часовой:

— Гражданин Жданов!

— Я здесь, — проглотив подкатившийся к горлу комок, отозвался арестант.

— На выход. С вещами.

— Прощайте, друг мой. — полковник Генерального штаба по-отечески перекрестил Владимира Анатольевича, после чего раскинул руки в стороны: — Давайте обнимемся, мы же русские люди! Будьте мужественны. Не доставляйте им удовольствия перед смертью…

— Я постараюсь, — пообещал Жданов.

— Эй, служивый! — окликнул часового полковник, остающийся в одиночестве. — А меня-то когда поведете?

— Торопишься? — с равнодушной издевкой ответил солдат.

— А чего ждать-то? Все равно вон и курево уже кончилось…

— Успеешь.

Часовой запер дверь, спрятал ключ и штыком показал Владимиру Анатольевичу, чтобы тот поднимался вверх по лестнице.

Глава вторая

Москва, 1918 год

Только дурные и пошлые натуры выигрывают от революции. Но, удалась революция или потерпела поражение, люди с большим сердцем всегда будут ее жертвами.

Генрих Гейне

На этот раз Владимир Анатольевич проснулся далеко не в лучшей форме — с несвежей головой и привкусом какой-то ржавой проволоки во рту. А ведь вчера они, казалось бы, не так уж долго и просидели с Павлом Щеголевым, старинным приятелем по вологодской ссылке…

Если быть до конца откровенным, в квартире Ждановых прошлым вечером гостей не ждали. Сам Владимир Анатольевич едва закончил править текст сегодняшнего выступления на процессе; его жена занималась детьми, которых подрастало уже четверо, а крестьянская девушка Пелагея, проживавшая в их семье на правах, как теперь говорили, «домашней работницы», готовила ужин.

Жарким летом восемнадцатого года простым обывателям новой советской столицы[12], конечно же, было чего опасаться. Разгул революционной стихии мог запросто и в любой момент обернуться для них вороненым стволом револьвера, нацеленным между глаз, или проломленным черепом, или внезапными самочинными обысками. Поэтому на звонки и на стук в дверь теперь москвичи отзывались не всякому и не сразу. Однако, услышав за дверью знакомый голос, Владимир Анатольевич тут же отодвинул засов и повернул ключ в замке:

— Павел! Здравствуй, какими судьбами? Проходи, проходи давай.

— Да вот как-то так получилось… — улыбнулся Павел Елисеевич Щеголев, переступая порог. Выглядел он лет на десять моложе хозяина, был полноват и давно уже начал носить очки, придававшие ему некоторое сходство с писателем Грибоедовым. — Не прогоните?

— Ну о чем же ты говоришь, как не стыдно!

— Надежда Николаевна, голубушка, простите, что без предупреждения. — Гость поцеловал руку супруге хозяина, появившейся в этот момент в прихожей, после чего протянул Ждановой довольно большой, упакованный в газеты сверток: — Это все к столу… осторожнее, бога ради!

— Право, Павел, не стоило, — покачала головой Надежда Николаевна, принимая подарок. — Ох, тяжелый какой…