Афанасий Фет

И всё-таки Фет ощущал непрочность финансового положения семьи. Нужен был источник дополнительного дохода, которым, думал поэт, вполне могла стать литература. «…Мне надо в нынешнем году много трудиться, чтобы довести дела до желаемого результата. Не далее как в декабре мне нужно рублей 600; но всё это будет при одном условии, если мои честные труды будут честно вознаграждаться»^{357}

, — писал поэт Боткину 28–29 ноября 1857 года. Основания для таких надежд у Фета были. Вероятно, литературная деятельность могла бы его кормить уже в сороковые годы, в конце же пятидесятых окончательно превратилась в профессию. Общая либерализация жизни, ослабление контроля за печатью породили настоящий бум на литературно-журнальном рынке: хотя старые журналы, как «Москвитянин», закрывались, но на смену одному прекратившему существование появлялось несколько новых: к «Русскому вестнику» присоединились «Русская беседа», «Русское слово» и много других изданий и со словом «русский» в названии, и без него. Спрос на пишущих людей существенно вырос и привёл в литературу целое поколение разночинцев, «новых людей» (яркие образчики которых Фет видел в доме Кушелева-Безбородко), действительно кормившихся журнальной работой. И Фет, не разделяя ни их взглядов, ни художественных принципов, вступил в ряды этих новых литературных пролетариев — благо в отличие от них он был знаменитым поэтом, чья подпись под текстом стоила дорого.

И Фет действительно вёл себя в это время как настоящий продавец своего пера, для которого главное — гонорар, а не идеи и принципы. Поэтому писал он много (1857 год — один из самых продуктивных в его творчестве), особые надежды материального характера возлагал на переводы, более объёмные, чем его лирика. Он так описывал свою тогдашнюю семейную жизнь: «Я прилежно был занят переводами из Шекспира, стараясь в этой работе найти поддержку нашему скромному бюджету, а вечера мы почти безотлучно проводили в нашей чайной»^{358}

. Фет был готов печататься в любом журнале, который согласен ему платить раз и навсегда установленную им самим ставку — 25 рублей за стихотворение, и его оригинальные поэтические произведения и переводы в 1857–1858 годах появились в «Отечественных записках», «Современнике», «Русском вестнике», «Библиотеке для чтения».

С Некрасовым, в котором он перестал видеть приятеля, отношения превращались в сугубо деловые и неуклонно портились: Фет вступал с ним в споры, пытался уличить редактора «Современника» в нечистоплотности и требовал заплатить полагающиеся ему гонорары: «…Написал, собравшись с духом, к Некрасову, что появление моего стихотворения в журнале считаю признанием его, т. е. стихо[творения], в 25 р. сереб[ром]» ^{359}

. Особенные надежды поэт возлагал на Каткова, в котором видел оптового покупателя и лирики, и переводов. Он писал Боткину 10 ноября 1857 года: «Толстой засел в Питере и до сих пор не едет в Москву, а он мне нужен для моих литературных соображений. Я послал с ним Гейневские переводы, а за них следует 190 р., а это для меня не шутка. Когда я их помещу, то могу выслать и оригинальные штуки, а то Гейне отодвинут в сторону. Катков рвёт у меня всё новое из рук с поклоном. Если успею к Новому году кончить Антония, то примусь за Юлия Цезаря — а Каткову подал мысль издать всего Шекспира стихотворного. Ему эта мысль очень нравится, и он на неё налегает»^{360}

(В результате перевод, который просили и «Современник», и «Русский вестник», появился в 1859 году в только что начавшем выходить «Русском слове»).

Кажется, Фет несколько преувеличивал свои литературные успехи. Требования его далеко не всем казались справедливыми и легко выполнимыми, а стихи — такими уж желанными. Некрасов в ответ на претензии Фета отвечал в начале октября 1857 года: «За стихи 25 р[ублей] тяжело платить нам, однако буду платить, печатая сколько в состоянии». А 18 декабря писал: «Милейший друг! <…> За что Вы меня подвергли расходу и хлопотам? Вы уступили мне „Две липки“ за 25 руб. (в этом я убеждён), а теперь требуете сто — цена неслыханная за перепечатку нескольких страниц! а главное — отступающая от уговора. Так как VIII т[ом] „Л[ёгкого] чт[ения]“ уже почти весь отпечатан, то придётся мне эту вещь вырезывать вон. Впрочем, делать нечего!»^{361}