Афанасий Фет

«…чтобы воспользоваться замечаниями знатока, я захватил всё, что у меня было под руками из моих литературных трудов. Новых стихотворений в то время у меня почти не было, но Тургенев не переставал восхищаться моими переводами од Горация, так что, по просьбе его, смотревшего в оригинал, я прочёл ему почти все переведённые в то время две первые книги од. Вероятно, он успел уже стороною узнать о крайней скудости моего годового бюджета и потому восклицал:

— Продолжайте, продолжайте! Как скоро окончите оды, я сочту своим долгом и заслугой перед нашей словесностью напечатать ваш перевод. С вами ничего более нет? — спросил он.

— Есть небольшая комедия.

— Читайте, ещё успеем до обеда.

Когда я кончил, Тургенев дружелюбно посмотрел мне в глаза и сказал:

— Не пишите ничего драматического. В вас этой жилки совершенно нет»^{234}

.

(Вспоминая этот эпизод, престарелый мемуарист утверждал: «Сколько раз после того приходилось мне вспоминать это верное замечание Тургенева, и ныне, положа руку на сердце, я готов прибавить: ни драматической, ни эпической»^{235}).

Фет в своих воспоминаниях точен — атмосфера обеих встреч была доброжелательная, Тургенев был любезен и искренне восхищался его переводами. Верно и то, что впечатление, которое произвёл на него Фет, было неоднозначным. В письме С. Т. Аксакову от 5 июня 1853 года Тургенев сообщал:

«Кстати: у меня на днях был Фет — с которым я прежде не был знаком. Он мне читал прекрасные переводы из Горация — иные оды необыкновенно удались — напрасно только он употребляет не только устарелые слова, каковы: перси и т. д. — но даже небывалые слова вроде: завой (завиток), ухание (запах) и т. д. Я всячески старался ему доказать, что „ухание“ так же дико для слуха — как, напр[имер], получие (от благополучия). Собственные его стихотворения не стоят его первых вещей — его неопределённый, но душистый талант немного выдохся. Попадаются, однако, прелестные стихи — напр[имер]: эти два, оканчивающие грациозное описание летней тихой ночи:

И сыплет ночь своей бездонной урнойК нам мириады звёзд.

Сам он мне кажется милым малым. Немного тяжеловат и смахивает на малоросса — ну и немецкая кровь отозвалась уваженьем к разным систематическим взглядам на жизнь и т. п. — но всё-таки он мне весьма понравился»^{236}

.

Те же мысли Тургенев развивает в письме Павлу Васильевичу Анненкову от 30 мая 1853 года: «Я вчера познакомился с Фетом, который здесь проездом. Натура поэтическая, но немец, систематик и не очень умён — оттого и благоговеет перед 2-й частью Гётева „Фауста“. Его удивляет, что вот, мол, тут всё человечество выведено — это почище, чем заниматься одним человеком. Я его уверял, что никто не думает о гастрономии вообще, когда хочет есть, а кладёт себе кусок в рот. Читал он мне комедийку в стихах — плохую — это не в его роде, читал также переводы из Горация — отличные. Он ещё не совсем выдохся»^{237}.

Всё-таки общий смысл тургеневских отзывов был благоприятен для Фета: литературный авторитет признал его не только талантливым поэтом, но и симпатичным человеком и выразил готовность помогать в совершенствовании его творчества и способствовать его литературной карьере. Какое в точности впечатление произвёл на него «живой» Тургенев, поэт не уточняет. Он воспринимал Тургенева как «старшего» литератора, чьи положительные оценки были для него очень лестны, а критика — в высшей степени авторитетна. Должно было подействовать на Фета и знаменитое обаяние Тургенева — менее привлекательные стороны его натуры вряд ли успели проявиться всего за две встречи. Словом, писатель и поэт расстались почти друзьями.

Если не окрылённый, то обнадеженный в ускорении как военной, так и литературной карьеры, Фет отправился в новый полк, находившийся в это время в месте гвардейских манёвров — лагере под Красным Селом. По прибытии он был прикомандирован к шестому эскадрону, которым по воле случая командовал деверь его сестры Каролины Василий Павлович Матвеев, сразу уступивший ему свою палатку. Гвардейский уланский полк жил на более широкую ногу, чем линейный кирасирский: казармы были просторнее, для офицеров был открыт ресторан, где можно было за не очень большие деньги иметь неплохой стол и не тратиться при этом на содержание слуг. Однако и эта дешевизна вначале оказалась поручику не по карману — отчим не сразу приступил к исполнению своего обещания. Сам Фет пишет, что первое время довольствовался тремя булками и тремя крынками молока в день. Пришлось даже отказаться от назначения императорским ординарцем из-за материальной невозможности соответствовать высокой должности.