Агент презедента

Зная, что она получит то, чего добивается, молодая мать приступила к отучению своего малыша от материнского молока. Бьюти уже собиралась написать письмо и отменить свою поездку, когда пронёсся эмоциональный циклон, который заставил мать и дочь оглянуться на себя. В Бьенвеню пришло письмо на имя Витторио. Письмо в простом конверте с адресом, написанным женским почерком, ничего общего не имевшим с элегантностью. Ланни покорно переадресовал его в Севилью и больше не думал об этом. Потом пришло другое, и он повторил процедуру. Теперь пришло третье, и на этот раз оно было адресовано Марселине, и она получила его без ведома Ланни. Первое уведомление об этом он получил в форме крика, а затем бури гнева и плача из комнаты своей матери. Он вошел в дом и нашел свою сводную сестру, лежащей на животе на кровати, болтающей ногами в воздухе, попеременно с визгом и покусыванием носового платка, который она засунула себе в рот. Бьюти находилась там бледная и неодетая и без утреннего макияжа. Она не сказала ни слова, но передала Ланни письмо, которое Марселина измяла в ярости, а затем бросила на колени матери.

Ланни расправил его. Оно было по-французски и говорило о том, что писавшая узнала настоящее имя Витторио и написала ему два раза, что была беременна, и, что может потерять своё место. Ей нужна была помощь, а Витторио оставил ее письма без ответа, и если семья не заставит его прийти к ней на помощь, то она будет вынуждена прибегнуть к закону. Целестина Лафит было её имя, а адрес был в маленьком кафе в Каннах.

В какой-то момент Марселина предложила помчаться и вырвать глаза у этой суки. Потом она хотела поехать в Севилью и выполнить ту же операцию на неверном муже. Она использовала удивительный язык, его не печатали до последних нескольих лет. Ланни был удивлен, обнаружив, что его сводная сестра знал такие слова, и не только на английском и французском языках, но и на итальянском. Это было похоже на взрыв в канализации.

"Марселина, дорогая!" — воскликнул потрясенная мать. — "Слуги услышат!"

"К черту слуг!" — воскликнула истеричная девушка. — "К черту весь гнилой мир! Это то, что я получаю за брак с обломком человека и за верность ему, несмотря на все страдания и лишения! Грязный вонючий изменщик!"

— Ты даже не знаешь, виновен ли он, моё дитя.

— Конечно, я знаю, что он виновен! Он скунс, волк. Он не может отвести глаз от любой хорошенькой женщины. Я наблюдала за ним, я устраивала ему взбучку за это. Я слышала разговоры итальянских офицеров, когда они не знали, что я рядом.

Ланни хотелось бы сказать: "Я говорил тебе, кто такие фашисты", но от этого не будет никакой пользы, и он был вынужден исключить политику из этого.

— Он не мог подождать, пока у меня не родится ребенок. Он кобель. Иисус, как я его ненавижу! Пусть у него будет его Целестина. Пусть она едет в Севилью и станет его лагерной подстилкой! Но не я!

II

Сцена продолжалась исключительно долго. У женщины, которую баловали и портили почти двадцать один год, отняли вещь, которую она хотела больше всего, и она приняла удар без достоинства или даже без печали. Она хотела наказать двух человек, которые её ограбили и унизили. И единственная мысль, которая завладела ею, заключалась в том, что Ланни должен пойти и увидеть эту женщину, дать ей деньги на поездку в Севилью, чтобы она могла сделать Витторио несчастным до конца его жизни. — "Дай ей пистолет и скажи, чтобы она застрелила его, если он откажется ее поддержать!"

Ланни сказал: "Во-первых, Марселина, я сомневаюсь, что женщина сможет получить визу во франкистскую Испанию. Сейчас все французские паспорта клеймятся: 'Не действует в Испании'. А во-вторых, Витторио не сможет содержать ее в Севилье на его зарплату, даже если бы захотел. Она и ее ребенок умрут от голода".

— Ну, и пусть!

— Ты упускаешь из виду, что женщина может найти какой-нибудь способ передать свою историю в газеты. Красной прессе это придётся очень по вкусу.

— Меня не волнует, что они скажут, мне наплевать на Витторио, его сучку и его ублюдка.

Ланни, сам незаконнорожденный, больше ничего не сказал. Он знал, что должен увидеть эту женщину, и если у нее будут какие-либо доказательства того, что ребенок был от Витторио, то он даст ей достаточно денег, чтобы пережить период её нетрудоспособности. Он считал это небольшой ценой за полное избавление от фашистского зятя. Когда Марселина прекратила истерику, он подумал, что надо сказать ей, почему ее муж так внезапно уехал на войну. Когда Марселина услышала это, то решила, что все члены её семьи сделали из неё дуру, и что с этого времени она будет принимать решения самостоятельно.