Агнесса из Сорренто

– Боюсь, что письмо нашего святого отца королю Франции было перехвачено здесь, в Милане, и послано папе.

– Почему ты так думаешь? – спросил монах с жаром, свидетельствовавшим, как поразило его это известие.

– Мой кузен сказал мне, что об этом сообщило ему некое важное лицо, приближенное к герцогу, занимающее высокое положение и в силу того посвященное во все подробности дела.

Агостино почувствовал, как пальцы монаха, до сего лишь слегка касавшиеся, судорожно впились ему в руку, и ощутил, как они дрожат от неописуемого волнения.

– «Ей, Отче! Ибо таково было благоволение Твое»![109] – произнес монах, немного помолчав.

– Огорчительно видеть, сколь равнодушны эти принцы к истинной вере и ее потребностям и к служению Господу, сколь мало преданы они Иисусу Христу.

– Да, – согласился монах, – все ищут собственного блага, забывая о Христе. Правильно сказано: «Не надейтесь на князей»[110]

.

– А какая участь, по-вашему, его ожидает? Есть ли для него надежда? – спросил Агостино. – Не дрогнет ли Флоренция?

– Прежде я думал, что нет, – отозвался монах. – В те дни я видел, как члены городского совета, аристократы и самые высокородные дамы смиренно внимают Слову Божьему, исходящему из уст его, и, казалось, жаждут лишь очистить жилища свои, длани и сердца свои, дабы стать достойными гражданами той республики, что избрала своим гонфалоньером[111] Господа нашего Иисуса Христа. Я видел, как даже дети теснятся, спеша облобызать самый край одежд его, когда он шел по улицам. Но, увы, друг мой, разве народ не встречал Спасителя радостно в Иерусалиме, полагая перед ним на дорогу пальмовые ветви и одежды[112] всего за четыре дня до того, как он был распят?

Голос монаха дрогнул. Он отвернулся, пытаясь удержаться от сотрясающих его рыданий. Спустя мгновение он воздел длань, устремил взор в небеса и, указывая наверх, улыбнулся:

– Сын мой, ты спрашиваешь, есть ли для него надежда. Отвечаю: есть надежда удостоиться такого же венца, как те, кто пришли от великой скорби, и за это они пребывают ныне перед престолом Бога[113].

Глава 23

Паломничество

Утреннее солнце, ясное, чудесное, освещало древние рыжие утесы Сорренто и плясало тысячами золотистых чешуек и дорожками подрагивающей ряби на волнах широко раскинувшегося Средиземного моря. Тенистую бездну ущелья пронзали золотистые стрелы света, падая на влажную купу фиолетовых цикламенов, озаряя колеблющийся под ветром куст гладиолусов или сильнее подчеркивая пышную, яркую желтизну бахромчатого ракитника. Старинный, поросший бархатистым мхом мост, перекинутый далеко внизу, в глубокой тени, на самом дне ущелья, освещенный случайно забредшим лучом, вдруг превращался в некий уголок волшебной страны.

Ранним утром в маленькой хижине, похожей на голубятню, поднялась суматоха, обитатели ее захлопотали, засуетились, ведь на следующий день им предстояло отправиться в долгое, опасное путешествие.

У старухи Эльзы грядущее паломничество в Рим, город, некогда сделавшийся свидетелем ее процветания, пробуждения ее честолюбивых надежд, ее позора и падения, вызывало неловкие, мучительные чувства. В памяти ее со всей отчетливостью, в живописных деталях, вставали те величественные залы, с их блестящими, холодными мозаичными полами, с их длинными галереями, наполненными статуями и картинами, с их зачарованными садами, оглашаемыми лепетом фонтанов, струи которых стекали в поросшие зеленым мхом бассейны, благоухающие розами и жасмином, – те залы и сады, где провела юность мать Агнессы и где расцвела мимолетно ее красота. Эльза словно видела, как она порхает по величественным аллеям, обсаженным остролистом, напоминая то ли веселую певчую птичку, которую держат в золотой клетке, непрерывно ласкают и балуют сластями, то ли цветы на замковых клумбах, которые распускаются и увядают, являя собой только изящные украшения, призванные еще более возвеличить старинную княжескую семью.

Мысленно она сравнивала уединенное, замкнутое существование, которое вела Агнесса, с той блестящей, гибельной роскошью, что стала уделом ее матери, сравнивала простое крестьянское платье внучки с усыпанными драгоценными камнями, расшитыми золотом шелковыми нарядами, в которые облачали бедную Изеллу капризное, взбалмошное покровительство герцогини и мимолетная страсть ее сына, и в душе ее постепенно просыпалось волнующее, мятежное, бурное негодование, которое она много лет подавляла, таила от себя самой со всей силой ненависти и уязвленной гордости. Пускай Агнесса и вела жизнь крестьянки, однако в жилах ее текла кровь надменного древнего аристократического рода, ведь мать ее вступила с молодым герцогом в законный брак, – Эльза сама была тому свидетельницей.