Агнесса из Сорренто

«Ничего не поделаешь, – решил он, – пусть отправится в Рим и увидит собственными глазами, сколь ложный, ни в чем не отвечающий действительности образ папы и его присных нарисовало ей ее собственное чистое, невинное воображение. Какой христианин не пожелал бы, чтобы эти чудные грезы воплотились в реальности? Однако нельзя допустить, чтобы эта нежная голубка без всякой защиты летела в грязное, смрадное гнездо стервятников и гарпий. Какую бы смертельную угрозу ни таил для меня самый воздух Рима, я отправляюсь следом и незаметно стану оберегать ее».

Глава 26

Рим

Перед нашим взором является видение из страны теней. Перед нами простирается широкая равнина, раскинувшаяся на много миль, покрытая зелеными, волнующимися под ветром лугами и окруженная со всех сторон голубыми горами, серебристые вершины которых, поблескивающие в лучах заката, свидетельствуют о том, что там все еще длится зима, хотя на равнине уже вступила в свои права весна. Столь безмолвен, столь уединен, столь прекрасен этот колеблемый ветром простор с его хранительницами-горами, что можно принять его за дикую, глухую местность, американскую прерию или азиатскую степь, однако посреди него, на мягких, покатых холмах, мы различаем город, мрачный, причудливый и древний, город мечтаний и тайн, город живых и мертвых. И это Рим, фантастический, чудесный, незапамятный, как само время, Рим, исполненный могущества, притом что некогда оно зиждилось на физической силе, власти и величии, а сейчас, переживая период физической слабости и упадка, он черпает его из обладающих непреодолимой притягательностью моральных принципов.

По мере того как солнце движется к западу, самый воздух вокруг, кажется, наполняется свечением, которое словно бы неудержимо заливает все уголки города, оживляя и расцвечивая даже самые древние, поросшие мхом руины. Воздух трепещет от серебристого перезвона сотен колоколов, зовущих к вечерне, преображающих мир силой мягких, ангельских звуков. Обрушившиеся колонны Форума словно парят в золотистой дымке, а потоки света наводняют Колизей, взирающий на город тысячью арок, точно древний череп – тысячью пустых глазниц. Нежный свет струится по улицам, сырым и плохо мощенным, заполняет зловонные и темные, как пещеры, логова, именуемые здесь домами, где сегодняшняя чернь влачит жалкое существование в совершенном довольстве и подобострастии. Свет озаряет множество грязных, пыльных дворов, где стены покрывает зеленый мох, а вода лепечущих фонтанов низвергается в украшенные античными изваяниями мраморные бассейны. В лучах этого света сияют роскошные дворцы нынешней римской знати, возведенные из камня, добытого в древних руинах. Свет окутывает целый лес церквей, каждая со своим, особым колоколом, наделенным своим, особым голосом, и украдкой проникает сквозь украшенные витражами окна внутрь, мерцая на блестящем, ослепительном убранстве, поражающем позолотой, росписями и лепниной от потолка до пола. А дальше этот свет устремляется на другой берег Тибра, в мерзкое, смрадное гетто, где, таясь во мраке, под сенью робкого пугливого суеверия сыны Израиля растут, почти не видя белого дня, точно чахлые белые травы в глубоком погребе, и обрамляет торжественным сияющим гало черные траурные обелиски кипарисов, окружающие близлежащие виллы. Замок Святого Ангела в лучах света превращается в огромную прозрачную сверкающую сферу, а статуи святых и апостолов, украшающие церковь Сан-Джованни ин Латерано, горят, словно изваянные из живого огня, и точно простирают руки, благословляя паломников, приближающихся к священному городу по мягкому, волнуемому ветром зеленому морю, раскинувшемуся вокруг этого города туманной вуалью.