Агнесса из Сорренто

Слушая по-детски невинный рассказ Агнессы о ее безотчетной вере и любви, исповедник ее ощущал странное и горестное волнение. Его внутреннему взору предстало видение безыскусной, наивной, неосознанной чистоты, оно проплывало перед его глазами, воздушное и переливчатое, словно выдуваемый играющим дитятей мыльный пузырь, который можно уничтожить одним прикосновением, однако его бесплотная, бестелесная, неосязаемая незапятнанность внушала ему странную, покаянную нежность и страстный восторг. Есть что-то невыразимо трогательное в простодушном, совершенном неведении, его свежести и чистоте присуща та же нежная красота, что и венчику вьюнка «утреннее сияние», который, раз увянув от жары, не воспрянет ни на следующее утро и никогда более. По таинственному сродству душ, Агнесса передала своему исповеднику частицу той безыскусной свежести, что царила в ее собственном сердце; она возродила в душе его представление о женщине как о целомудренном, невинном, не запятнанном грехом и низменными помыслами создании и показала ему прекрасный идеал женской нежности и чистоты, вдохновляясь которым мужчина способен возвыситься духовно. В непорочность ее молитв он вполне верил, однако стискивал зубы, ощущая странный трепет тщательно скрываемой страсти, когда вспоминал, что молитвы ее и любовь были отданы другому. Он пытался уверить себя, будто в нем говорит лишь пыл духовного наставника, усердие и забота пастыря, тщащегося уберечь прекраснейшего в стаде агнца от посягательств гнусного похитителя, но не мог отделаться от необычайно горького, тягостного чувства, которое неизменно сопровождало этот самообман и которое опаляло и сжигало все его высшие устремления, подобно потоку лавы, не оставляющему ничего от зеленой листвы и цветов.

Томимый душевным разладом, он говорил с Агнессой особенно суровым тоном, обращался с нею особенно строго, и та затрепетала, а он тем временем обрушил на нее град вопросов, пытливых и проницательных, призванных пробудить в душе ее сознание собственной греховности. Однако она, хотя и обеспокоенная и встревоженная его явным недовольством, раз за разом отвечала честно, ясно, не колеблясь и не мешкая, как тот, кому чужда самая мысль о зле.

Когда таинство завершилось, он вышел из исповедальни поговорить с Агнессой наедине. В глазах его застыло безумное, измученное, скорбное выражение, а на щеках выступил яркий лихорадочный румянец, свидетельствовавший о той буре чувств, что бушевала в его душе. Агнесса подняла на него невинный взгляд, одновременно удивленный и встревоженный, исполненный такой трогательной доверчивости, что отец Франческо на миг лишился самообладания. Его охватило непреодолимое желание заключить ее в объятия, ему на мгновение показалось, что он готов пожертвовать небесами и бросить вызов аду, если только ему будет позволено прижать ее к сердцу и сказать, что он любит ее… Ему представлялось, что так обнаруживает себя не желание, не грубая страсть, но крик отчаяния всего его существа, тоска по благородству, доброте и Божественному началу.

Но внезапно он отвернулся со сдавленным стоном и, закрыв рясой лицо, казалось, погрузился в истовую, проникновенную молитву. Агнесса глядела на него затаив дыхание, охваченная благоговейным трепетом.

– Ах, отец мой! – неуверенно, запинаясь, произнесла она. – Что я сделала?

– Ничего, бедное мое дитя, – отвечал ее духовник, вновь обретя спокойствие и самообладание и внезапно оборачиваясь к ней, – я лишь зрю в тебе чудного агнца, коего тщится проглотить лев рыкающий. Узнай же, дочь моя, что я навел справки о человеке, о котором ты мне поведала, и узнал, что он – объявленный вне закона преступник, разбойник и еретик, грешник и злодей, запятнавший себя преступлениями, которыми навлек на себя справедливую кару и был отлучен от церкви нашим святейшим отцом папой.

Услышав это заявление, Агнесса смертельно побледнела.

– Неужели это возможно? – ахнула она. – Увы! Какие же ужасные искушения побудили его совершить такие грехи?

– Дочь моя, смотри же не вздумай прощать их, не давай его красоте и льстивым словам ослепить тебя и забыть об ужасах, которые он творил. Ты должна от всего сердца возненавидеть его как врага и грешника.

– Неужели, отец мой?

– Воистину, дочь моя.

– Но если Господь наш возлюбил нас и умер за нас, когда мы обратились против Него и сделались врагами Его, то разве не можем мы испытать жалость к безбожникам и помолиться за них? О, скажите мне, отец мой, неужели нам не дозволено молиться за всех грешников, даже самых закоренелых?

– Не стану утверждать, что это не дозволено, дочь моя, – отвечал монах, слишком совестливый, чтобы противиться силе непосредственной, горячей просьбы. – Но будь осторожна, – добавил он с жаром, взволновавшим Агнессу, – не дай своему сочувствию превратиться в любовь земную: помни, что тебе назначено обручиться с Христом, и никем иным.