Агнесса из Сорренто

Стоял один из тех роскошных тихих, неподвижных весенних дней, когда земля и небеса объяты мягкой, приводящей на память Элизиум дымкой, и Агнесса из своего уютного уголка под сенью апельсиновых деревьев глядела вниз, туда, где за мрачным ущельем раскинулось открытое море, трепещущее и дышащее, где играли его синие и фиолетовые волны, где маленькие белые паруса рыбачьих лодок проплывали там и сям, то серебрясь в солнечных лучах, то исчезая, как мираж, в полосах фиолетового тумана, простиравшегося вдоль горизонта. Погода показалась бы невыносимо жаркой, если бы не легкий бриз, который постоянно дул с моря, принося на крыльях желанную прохладу. Шум старого города долетал до нее издали, приглушенный расстоянием, сливающийся с журчанием фонтана и мелодичным пением птиц в ветвях у нее над головой. Агнесса попробовала было прясть, но то и дело отвлекалась, тревожимая и волнуемая множеством смутных, неясных мыслей и чувств, в которых она почти не отдавала себе отчета. Почему отец Франческо столь серьезно предостерегал ее от любви земной? Разве не знал он о том призвании, что было ей суждено? Но в конце концов, ему, в непревзойденной мудрости его, лучше знать; если он говорил об опасности, значит все так и было. Но с другой стороны, этот рыцарь беседовал с нею так скромно, так смиренно, совсем не похоже на поклонников Джульетты! – ведь Джульетта, улучив минутку, успевала иногда рассказать Агнессе о некоторых своих победах. Возможно ли, чтобы рыцарь столь смелый и столь благородный, воспитанный в таком благочестии, сделался безбожником? Да, дядя Антонио был прав: он отвернулся от Христа из-за какой-нибудь ужасной причиненной ему обиды или оскорбления! В детстве, путешествуя с бабушкой и пересекая один из самых высоких горных перевалов Апеннин, она случайно заметила раненого орла, пронзенного стрелой и сидящего в полном одиночестве на скале, с взъерошенными перьями, с большими яркими ясными глазами, постепенно уже заволакивающимися предсмертной пеленой, – и, как всегда, исполненная сострадания, принялась ухаживать за ним и целый день несла его на руках; и сейчас ей вспомнился скорбный взор его царственных глаз. «Да, – сказала она себе, – он такой же, как мой бедный орел. Лучники ранили его, и потому он рад найти пристанище даже у бедной девицы вроде меня, однако нетрудно было понять, что орел мой был королем птиц: вот так же и рыцарь был королем в мире людей. Но Господь не может не любить его, ведь он так прекрасен и благороден! Надеюсь, дорогой дядюшка разыщет его сегодня вечером, он сумеет дать ему христианское наставление, а я могу лишь за него молиться».

Таким путаным, обрывочным размышлениям предавалась Агнесса, суча сияющий белоснежный лен и мечтательно окидывая взглядом окутанный мягкой дымкой берег вдали. Наконец, убаюканная шепотом листьев и пением птиц, утомленная волнением, пережитым утром, она откинула голову на край мраморного фонтана, медленно разжав пальцы, выронила веретено и смежила веки, отдавшись сну под неумолчный лепет фонтана, не оставлявший ее и в царстве сновидений. Ей привиделось, будто она странствует где-то далеко-далеко по пурпурным апеннинским перевалам, на которых довелось ей побывать еще девочкой, много лет тому назад; вместе с бабушкой пробирается она по зарослям старых олив, узловатых и причудливых, переплетающихся ветвями и шелестящих бледной серебристой листвой в полуденной мгле. Иногда представлялось ей, будто несет она за пазухой раненого орла, и она часто садилась наземь погладить его и пыталась накормить с ладони, и орел взглядывал на нее своими горделивыми и терпеливыми глазами. а потом ей снилось, будто бабушка грубо трясет ее за плечо, приказывая выбросить эту глупую птицу. но вот сновидение опять изменилось, и ей предстал рыцарь: он лежал в уединенной долине, окровавленный, умирающий, одеяния его были порваны, меч сломан, а бледное лицо запятнано кровью, и она преклонила колени рядом с ним, тщетно пытаясь остановить кровотечение из смертельной раны у него в боку, а он тем временем укоризненно повторял: «Агнесса, милая Агнесса, почему ты не хочешь спасти меня?» – а потом ей почудилось, будто он поцеловал ей руку холодеющими губами, и она вздрогнула, и пробудилась, и поняла, что рука ее и вправду лежит в руке кавалера и что это его глаза предстали ее взору тотчас по пробуждении, и тот же голос, которому внимала она во сне, произнес наяву: «Агнесса, милая Агнесса!»

Какое-то мгновение она не шевелилась, пораженная и ошеломленная, и лишь безучастно взирала на кавалера, который, преклонив колени у ее ног и покрывая поцелуями ее руку, называл ее своей святой, своей звездой, своей жизнью и прочими именами, которые щедро дарует любви поэзия. Но внезапно лицо ее залилось густым румянцем, она проворно отняла у него руку и, вскочив, хотела было убежать, встревоженно повторяя:

– О, синьор, не надо, прошу вас! Внимая вам, я совершаю смертный грех. Пожалуйста, прошу вас, покиньте бедную девицу!