Агнесса из Сорренто

Мы показали светлую сторону монастырской жизни в описываемую эпоху: монастыри до сих пор представали на страницах нашей книги обителью несчастных, беспомощных женщин во дни политических потрясений и переворотов, желанным пристанищем, где художник, поэт, ученый и мыслитель могли обрести ничем не нарушаемый покой и духовно совершенствоваться под благодетельной защитой религии. Однако мы погрешили бы против истины, если бы, хорошо зная человеческую природу, не допустили, что монастырская жизнь не столь возвышенного и утонченного ордена весьма отличалась от изображенной нами картины. Вполне очевидно, что общины, обеспечивавшие каждому своему члену средства к существованию, не требовавшие от него физического труда и не возлагавшие на него ответственность за содержание семьи, со временем превращались в рассадник праздности и расточительности, которыми единственно и руководствовались многие и многие «служители Господа», наводнившие обители. Во все века, во все времена преобладали те, кто не имел никаких высоких устремлений, а одухотворенные и утонченные являли исключение. Именно большинству

Иисус сказал: «Вы ищете Меня не потому, что видели чудеса, но потому, что вы ели хлеб и насытились»[46]

, – и большинство до сего дня придерживается такого образа мыслей.

Монастырь, о котором идет речь, несколько лет возглавлял снисходительный, веселый брат Джироламо, уживчивый, сговорчивый, толстый, имевший весьма смутные представления о порядке и в своих взглядах на жизнь едва ли не подобный Анакреонту[47]

. Посты он ненавидел, ночные молебны находил вредными для здоровья, но считался тонким ценителем оливок и вина, а во время пастырских визитов давал ценные советы по поводу варки макарон, отменный рецепт которых изобрел самостоятельно. Что же касается монастырских погребов и кладовых, то в бытность его приором они столь неустанно соблазняли братию, сделавшись источником постоянного шума и веселья, что число их угрожало слишком возрасти. Пока он стоял во главе обители, монахи только и делали, что нежились, развалившись на солнышке и вполне наслаждаясь dolce far niente[48]

, как это принято повсюду в южных широтах. Они ели и пили, спали и храпели; их пастырские визиты в близлежащие селенья едва ли способны были укрепить кого-то в вере или упрочить нравственность народа; они играли в карты и в кости, частенько прикладывались к бутылке, распевали песни самого недуховного содержания и, нося за поясом свой личный ключ от рая, являли самую веселую команду корабля, отправляющегося в вечность, которую только можно было вообразить. Надо признать, что климат и роскошные пейзажи Южной Италии куда более располагают к праздным удовольствиям, чем к суровому и мрачному существованию истинного христианского воина, проводящего свой век в непрерывных сражениях. Солнечные равнины Капуи оказали совершенно расслабляющее воздействие на солдат Ганнибала, отказавшихся идти в бой, а древние поэты не случайно поселили в этих прелестных краях сирен, ввергавших в безумие своими сладостными песнями, и Цирцею, чары которой обращали в зверей тех, кто имел несчастье в нее влюбиться. Если и существовал где-нибудь рай лотофага, то здесь, в окрестностях Сорренто, с их изумительно яркими небесами, волшебными морскими берегами, легкими, умиротворяющими ветрами, призрачной туманной дымкой: все они, словно коварные заговорщики, тщатся лишить нас воли и энергии и превратить нашу жизнь в царство либо вялой, полусонной апатии, либо безумного лихорадочного бреда.

Христианская вера стала быстро и решительно распространяться в итальянском народе не из роскошных, томных, праздных южных областей. Она пришла с севера, из горных краев, с суровых и светлых вершин Флоренции, Перуджи и Ассизи, где в интеллектуальной и нравственной сфере сохранилось что-то от прежней этрусской серьезности и мрачности.