Агнесса из Сорренто

– Хорошо сказано, дитя мое! Ex oribus parvulorum[75]. Однако, радостно приветствуя собственную злую судьбу, замираешь от страха, воображая, что такая участь может постигнуть твоего друга. О, блаженный крест! Он всегда внушает ужас плоти, и, однако, сколь радостно может склониться под тяжестью его дух!

– Дорогой дядюшка, сегодня вечером пред ликом Богоматери я принесла священный обет совершить паломничество в Рим, – промолвила Агнесса, – молясь у каждой часовни, у каждой божницы, у каждой святыни, дабы миновали тебя все великие беды, которые ты претерпеваешь сейчас.

– Что же ты наделала, сердечко мое? Неужели ты забыла о небезопасных дорогах, о жестоких, лихих людях, не знающих удержу, о разбойниках, от которых житья нет в горах?

– Все они – чада Христовы и мои братья, – проговорила Агнесса, – и Спаситель проливал святую кровь свою не только за меня, но и за них. Они не причинят вреда тому, кто молится за них.

– Но, сердечко мое, эти злобные нечестивцы и не помышляют о молитве, и твое прекрасное, невинное лицо лишь только разожжет в них нечистые, порочные желания и подвигнет на самые чудовищные преступления.

– Но святая Агнесса жива, дорогой дядюшка, как и Тот, Кто уберег ее в тягчайших испытаниях. Я пройду их, оставшись чистой, как снег, я уверена, что так и будет. Меня будет направлять та же звезда, что некогда привела волхвов к колыбели Младенца и к его Матери.

– А как же твоя бабушка?

– Господь вразумит ее, она смягчится и отправится в паломничество вместе со мной. Милый дядя, не пристало дитяти судить старших, но я вижу, что бабушка слишком привязана к этому бренному миру и ко мне, и душе ее это не может не повредить. Это странствие к святым местам навеки исцелит ее душу от мирских устремлений, и на нее снизойдет покой.

– Что ж, милая моя, я не могу дать тебе совет. Спроси совета у своего исповедника, и да пребудут с тобою Господь наш и Пресвятая Дева! Но полно, я хотел бы успокоиться перед сном, ведь мне надобно как следует выспаться перед долгой дорогой. Давай-ка пропоем вместе «Гимн о Кресте» моего блаженного учителя.

И монах и его племянница возвысили голос, прославляя Господа:

Iesù, sommo conforto,Tu sei tutto il mio amoreE’l moi besto porto,E santo Redentore.O gran bontà,

Dolce pietà,Felice quel che teco unito sta!Deh, quante volte offesoT’ ha l’ alma e ’l cor meschino,E tu sei in croce stesoPer salvar me, tapino!Iesù, fuss’ io confitto

Sopra quel duro ligno,Dove ti vedo afflitto,Iesù, Signor benigno!O croce, fammi loco,E le mie membra prendi,Che del tuo dolce focoIl cor e l’alma accendi!Infiamma il moi cor tanto

Dell‘ amor tuo divino,Ch’ io arda tutto quanto,Che paia un serafino!La croce e ‘l CrocifissoSia nel mio cor scolpito,Ed io sia sempre affissoIn gloria ov’ egli è ito![76]

Монах пел с естественным изяществом и грацией, свойственной итальянскому народу, и душа его словно растворялась в чудесном чувстве, которым был проникнут гимн.

Мягкость и страстная нежность итальянских стихов поневоле исчезает в переводе, но даже он дает представление о том, что гимны, которыми Савонарола вдохновлял верующих на религиозное возрождение, часто отличались неповторимостью и энергией в духе Моравских братьев и вместе с тем чистотой и кротостью, присущей последователям Уэсли[77]. Одним из тех способов, коими чаял Савонарола исправить широкие слои общества, было изгнание непристойных и развратных песен, пятнавших в ту пору умы юных, и распространение вместо них религиозных гимнов. Детям и молодым людям, воспитанным под влиянием Савонаролы, тщательно прививали любовь к сокровищам христианской музыки, видя в них вернейшего спутника часов досуга и надежнейшего стража, уберегающего от искушений.