Агнесса из Сорренто

Сзади над его головой вздымался черный пик горы, над самой вершиной которого лениво проплывали полупрозрачные белые облачка дыма, окрашенные лучами заката, вокруг него простиралась мертвая, безлюдная, безобразная пустыня, зловещая и противоестественно мрачная, а внизу словно царил чудесный сон: там раскинулся прекрасный залив, там сверкали в глубокой бархатной тени белые виллы и башни, там виднелись живописные острова, там скользили по волнам лодки с белыми парусами, которые на закате казались то фиолетовыми, то розовыми, то пурпурными. Тоненький серп молодого месяца и одна поблескивающая звезда дрожали на цикламеновом небе.

Монах отер со лба пот, выступивший после торопливого подъема в гору, и стал внимать звону колоколов, которые возвещали «Аве Мария» в разных церквях Неаполя и наполняли самый воздух мягким трепетом торжественных, размеренных звуков, словно блаженные духи подхватили и повторяют снова и снова ангельское приветствие, произносимое тысячами смертных уст. Механически присоединился он к пению гимна, в котором в этот миг слились сердца всех христиан, и, машинально изрекая слова священного напева, с грустью и беспомощной тоской думал о смертном часе, о котором и гласил этот гимн.

«Смерть должна прийти рано или поздно, – размышлял он. – Жизнь есть одно мгновение. Почему же я так боюсь? Почему мне столь претит самая мысль о борьбе и страданиях? Как могу я быть воином Христовым и при этом избегать ратного труда и втайне жаждать придворной праздности, не успев даже заслужить ее? Почему нас так манит счастье? И да, Боже мой, почему этот мир, представший передо мною, сотворен столь чудесным, столь радостным, исполненным такой красоты и очарования, если нам навеки заказано им наслаждаться? Если покаяние и тяжелый труд – это все, ради чего мы были посланы сюда, то почему бы не сотворить земной мир мрачной, зловещей пустыней, вроде той, что сейчас меня окружает? Тогда ничто бы не соблазнило нас. Но на пути к Господу мы вынуждены непрестанно сражаться; природа создана лишь для того, чтобы мы сопротивлялись ей; к спасению мы можем прийти лишь по острому лезвию меча, перекинутого над огненной бездной. Так вперед же! Без колебаний! И я отвернусь от всего, что было мне дорого и что я мнил прекрасным, как сейчас отворачиваюсь от этого изумительного пейзажа!»

Он поднялся и начал восхождение по почти отвесному склону, поминутно оступаясь и перебираясь через огромные неустойчивые глыбы застывшей лавы, которая скрипела и похрустывала у него под ногами, издавая резкий металлический звон. Иногда осколок-другой, позвякивая, срывался на неровную, бугристую тропу у него за спиной, а иногда казалось, будто вся черная масса лавы вот-вот придет в движение, соскользнет сверху ему на голову и погребет его под собой, подобно камнепаду, и он едва ли не надеялся на такую гибель. Иногда он поневоле останавливался, утомленный восхождением, на миг присаживался на осколок окаменелой лавы и окидывал взглядом широкую панораму безмятежного залива внизу. Он представлялся самому себе мухой, примостившейся на какой-то крохотной выпуклости на шершавой отвесной стене, и ощущал странное, головокружительное удовольствие оттого, что замер так между небом и землей. Его охватывало чувство облегчения, радости и покоя, словно он, невесомый и бесплотный, и вправду воспарил над миром, отрешившись от всех земных обязанностей, и слился с тем гармоничным, прекрасным миром, что широко раскинулся у его ног; но в следующий миг он, вздрогнув, пробуждался от грез и вновь отправлялся в путь – угрюмый, усталый и упорный.

Наконец он добрался до вершины горы, до той странной, жуткой, зловещей местности, где под ногами ощущалась не привычная, честная мать-земля, изобильная и плодородная, а рыхлая, раскаленная почва, осыпающаяся при каждом шаге и состоящая из смеси едкого пепла и вредных, ядовитых минералов. Мышьяк, сера и множество едких, горьких солей содержались во всем, чего бы он ни коснулся, каждая трещина в земле с шипением испускала пар, а несшиеся по небу темные, мрачные облака дыма и раскатистый, глухой рокот, напоминавший гул исполинского горнила, свидетельствовали о том, что он приближается к кратеру. Он проник в это вместилище мрачного пламени и остановился на самом краю огромной впадины, образованной стеной из скал вокруг площадки, посреди которой возвышался черный конус подземного горнила, потрескивающего, завывающего, время от времени извергающего раскаленные камни и пепел и сочащегося потоками жидкого огня, медленно стекающего извилистыми струями по камням.