Академический обмен

Присев на корточки, Маккорн растопырил одну руку над головой пескухи, но не касаясь её, а другой начал что-то перебирать в воздухе, словно пытался расклеить слипшиеся страницы. Я присмотрелась. Пескуха источала некротику, но умеренно, в таких количествах Маккорну она не угрожала. Однако смертное проклятие – это тоже по моему ведомству. Я видела его тонкие прожилки, оплетавшие собачонку, как травяные корешки. Если бы я снимала эту штуку с себя, я бы её просто выжгла, но на пескухе корешков было так много, что вместе с ними я бы сожгла и саму собачонку.

Маккорн, однако, умудрился каким-то образом подцепить в воздухе нитку проклятия и сжал её между ногтями, как гниду. Тут же в месте захвата нитка исчезла, но не порвалась, а так и осталась натянутой и продолжила постепенно, дюйм за дюймом исчезать.

– Как ты это делаешь? – не сдержалась я.

– Это обычное очищение, – негромко сказал Маккорн. Потом вдруг обернулся ко мне. – А ты видишь?

– Я вижу, что нить проклятия исчезает, – пояснила я.

– Хм, – он ухмыльнулся. – Для меня она, наоборот, появляется. Там, где моё очищение в неё влилось. И я бы не назвал её нитью, скорее трубочкой или капилляром. У неё есть внутри полость, где и содержится проклятие.

Я закусила губу, таращась на сеть проклятия во все глаза. Пескуха невозмутимо лежала на полу, только немного поводя ушами, и рассматривала Банни, которая принялась сервировать завтрак. На фоне непроглядно-чёрной некротики такие же чёрные нити терялись, и когда они становились прозрачными, я этого почти не замечала. Только по краям, где свободные концы слегка шевелились в разреженном чёрном дыму, выходило эффектно. Для Маккорна, наверное, по собачонке сейчас разливалась волна ослепительного света, но увы, мои глаза её не различали. Я нетерпеливо вздохнула. Ну вот почему я не могу очищать? Так можно было бы на вызовах обходиться вообще без природников!

Лирой, похоже, заметил мою досаду, потому что внезапно сказал:

– Хочешь попробовать?

– Как? – изумилась я.

– Ну, как я с некротикой, – неуверенно пояснил он. – Я могу её взять из амулета и прокачать сквозь себя. По идее ты с магией жизни тоже так можешь. Я бы тебе нацедил немного… Тебя же она не обожжёт.

Мои глаза наверняка загорелись не хуже, чем очищающие чары. Если он прав и это сработает, так я же смогу сама очищать что угодно! Хоть одержимых, хоть покусанных умертвиями, хоть места захоронения… Понять бы только расход на душу населения.

– Давай! – выпалила я и подставила руку, потом поняла, что не знаю, как именно он собрался мне "нацедить" и нужна ли для этого рука, поэтому убрала её и почувствовала себя беспомощным неучем.

Маккорн отпустил корешки проклятия – пескуха недовольно оглянулась и заворчала – и округлил пальцы, как будто обернул их вокруг теннисного мячика. На эту пустоту в своей ладони он и уставился, сосредоточившись. Очевидно, цедил. Примерно через полминуты он расслабил лицо и подвинул руку с невидимым шариком ко мне. От него пахнуло теплом и запахом речной воды.

– Как мне его использовать? – уточнила я, боясь просто схватить то, что мне по всем законам не было предназначено.

– Тебе надо её впитать, – сказал Маккорн, для которого магия жизни не была невидимым теннисным шариком. – Как ты некротику впитываешь.

– Если я начну впитывать, я некротику и впитаю, – нахмурилась я.

– Свою стихию впитать легче всего, – согласился он. – Но ты постарайся сосредоточиться на своих ощущениях именно от магии жизни. Во всяком случае, у меня это работает именно так.

Я неуверенно поднесла пальцы к его ладони. Там воздух теплел и как будто бы подувало ветром, но на таком крошечном расстоянии, что ощущение было, как если подышать на руку. Я закрыла глаза и постаралась сосредоточиться на этом чувстве.

Поначалу ничего не происходило, но чем больше я старалась оживить все свои воспоминания о магии жизни, в мои мысли всё больше пролезал Маккорн. Сначала я отнесла это насчёт того, что последний раз именно он был источником, но потом стало ясно, что дело не в этом. Под воздействием магии жизни я чувствовала тепло и радость, но также безопасность и вседозволенность. Вот только большинство природников, чью магию мне приходилось на себе испытать, не внушали мне таких чувств. Даже родители – потому что моя реакция на их чары с возрастом стала неуместной и постыдной. Только с одним шаманом я могла так расслабиться, чтобы полностью сосредоточиться на своих ощущениях и не думать больше ни о чём.

Поняв это, я мысленно вздохнула, но сопротивляться перестала, вместо этого перебирая в мыслях его запечатлённые образы. Его обаятельное лицо, способное мгновенно превращаться в угрюмую маску, его светящиеся в косых лучах ресницы, его быстрые, но аккуратные руки, запах его одежды и тела под одеждой, его лаконичные движения и сдержанную, сфокусированную силу, вкус его магии…