«Вот ещё интересный факт, рассказанный мне самим М. И. Глинкой: раз он ехал на свою родину, и около Смоленска ямщик его запел. В опере „Жизнь за царя“ есть мотив, который проходит почти в каждой части оперы „Ах, не мне бедному!“ М.И. взял его прямо от ямщика, который на слове „ах“ — следующее: sol, mi, ci, la, sol, fis, la, sol, mi, ci, fis, sol. Этого довольно было для М. И. Глинки, чтобы построить такую громаду, как увертюра к опере „Жизнь за царя“ и трио „Ах, не мне бедному!“»
Поведав ряд интересных эпизодов, Дарья Леонова заключила:
«Глинка был большой домосед. Очень трудно было уговорить его выехать куда-нибудь. Однажды как-то удалось мне увести его к себе на дачу, на Черной речке. Мы ехали в коляске, и когда переезжали мостами через Неву, солнце было низко на закате. М.И. так восхищался, так наслаждался, точно ему никогда прежде не приходилось видеть этой картины, точно в первый раз он чувствовал это наслаждение. Я же была счастлива, что удостоилась принять у себя такого великого человека».
Михаил Иванович хоть и был окружён друзьями, но остро чувствовал одиночество и признавался: «Оставшись один, в сумерки, я почувствовал такую глубокую тоску, что, рыдая, молился умственно и выимпровизировал молитву, без слов, для фортепиано».
Действительно, одиночество непереносимо, особенно для человека творческого, привыкшего быть в центре внимания. В. В. Стасов рассказал в книге о душевных муках Михаила Ивановича:
«С самого возвращения из Испании Глинка не жил уже постоянно на одном месте: беспокойная, неудовлетворенная натура его требовала частой перемены во всем и находила некоторое успокоение лишь в частых путешествиях. Прожив несколько времени в Смоленске, он поспешил уехать в Варшаву, но и там не усидел долго. В ноябре 1848 года приехал в Петербург, остался здесь до весны 1849 года и опять уехал в Варшаву».
Впрочем, увлекались Дарьей Леоновой многие знаменитые композиторы, ей посвящали стихи многие поэты. Ей адресовали восторженные отзывы даже критики, которые, казалось бы, призваны всё крушить и порицать, на то ведь и критики — от слова «критиковать».
Знаменитый композитор Модест Мусоргский был близким другом Дарьи Михайловны. Он оценивал её очень высоко: «У Дарьи Михайловны — энергия, мощь, коренная глубина чувств, всё неизбежно увлекающее и приковывающее». Мусоргский посвятил ей «Песню Мефистофеля в погребке Ауэрбаха о блохе».
Бородин посвятил ей романс «У людей-то в дому» на стихи Николая Некрасова:
Владимир Стасов писал о певице Дарье Леоновой:
«Мне случилось быть сегодня на репетиции Д. Леоновой, и я скажу, что, кто любит русскую музыкальную школу, кто способен понимать талантливость и значение новых русских музыкальных произведений, хорошо сделает, если пойдёт в этот концерт. Наша публика всегда любила эту артистку, особливо когда она исполняла характерные национальные типы и национальные наши музыкальные сочинения. Наверное, публика встретит её с симпатией и теперь, когда она воротилась из музыкального путешествия по Японии, Китаю, Северной Америке и по многим краям Европы, где старалась познакомить с русской музыкою. Не надо забывать ещё и того, что Дарью Леонову не пускают на театр, как многих других даровитых артистов. Так пусть хоть публика будет к ней добра».
«С твёрдой уверенностью в свои силы…»
А певицу охватывали всё новые и новые идеи. Утомлённая интригами, Дарья Михайловна в 1873 году оставила оперную сцену и задумала невероятное, о чём так написала в «Воспоминаниях…»: