Алая лента

Спустя несколько секунд она уже стонала на полу. Мной овладела такая ярость, что я изо всей силы ударила обидчицу по лицу своей оловянной миской и тут же боднула головой в живот, а когда Бык повалилась, пнула ее несколько раз в живот. Победа так легко далась мне потому, что Бык, судя по всему, никак не ожидала от меня такого, и надзирательниц поблизости не было, чтобы остановить драку. Я оглянулась по сторонам, стиснув кулаки и словно спрашивая, есть ли еще у кого-нибудь ко мне вопросы.

Вопросов не было. Все как-то сдулись и начали потихоньку расходиться. Гиена перестала хихикать, заткнулась наконец. Я взяла со стола миску Быка и выпила из нее суп — весь, до последней капли.

Роза смотрела на меня с таким ужасом, что мне пришлось перед ней извиниться, хотя никакой вины я за собой не чувствовала. Ни малейшей. Мне упоительно было ощущать себя победительницей. Позднее, когда я мяла, терла, выкручивала белье, мне не раз представлялось, что не чьи-то кальсоны у меня в руках, а горло Гиены, и это его я мну и выкручиваю…

Между прочим, после того случая никто к нам с Розой больше не пытался приставать.

— Чтобы выжить, мы должны делать все, что в наших силах, — объяснила я Розе, пытаясь оправдать свое нападение на Быка. — Нельзя показывать людям свою слабость.

— Я знаю, — вздохнула Роза. — Когда меня кто-то задирает, это нравится мне ничуть не больше, чем тебе. Но… как сильно тебе нужно ожесточиться, чтобы стать похожей на Них?

— Что? Ты хочешь сравнить меня с надзирательницами? У меня с Ними нет и не может быть ничего общего! Они добровольно подписались на эту… работу. А меня просто выдернули из жизни, когда я возвращалась домой из школы! Они спят на мягких постелях, получают хорошую еду, берут все, что захотят, в универмаге, а я? Я радуюсь, если мне в баланде морковкин хвостик попадется или картофельная кожура. У них есть хлысты и злющие собаки, и автоматы, и газовые камеры, и…

— Я не имела в виду, что ты такая же, как они, — перебила меня Роза. — Просто вспомнила сейчас одну историю про мышей, которые раздобыли ружья и научились, как пользоваться ими против кошек…

— Ружья! — воскликнул Хенрик во время нашей следующей встречи. — Если бы мы смогли получить больше ружей, наши шансы против надзирателей были бы выше.

Мы с Хенриком стояли близко друг к другу на улице, защищаясь от ледяного зимнего ветра. Я следила за красными лентами огня, поднимавшимися в небо над трубами крематория. Я перестала делать вид, что их не существует. Когда надзирательницы за малейшую провинность угрожают газом, глупо притворяться, будто в мире, где ты живешь, людей не травят и не сжигают. Тысячами. Или десятками тысяч. А может, сотнями.

Хенрик уловил мое настроение и обнял меня за костлявые плечи. Я сказала, что надеюсь на то, что война скоро закончится.

— Надежда! — презрительно фыркнул он. — Не надежда нам нужна, Элла, а действие, которое докажет, что мы не беззащитные жертвы, что мы не хотим покорно ждать своей смерти, словно овцы, которых гонят на бойню! Вскоре кое-что произойдет… вот увидишь. Восстание! Мы против Них! Слава и свобода!

* * *

Я поделилась этим разговором с Розой.

— Слава и свобода, слышишь, Роза? Восстание!

Роза шмыгнула носом — что это, насморк или знак неодобрения?

— Героизм — это прекрасно, — сказала она, — но лишь до тех пор, пока тебе кишки не выпустят наружу. Что толку во флагах или громких словах, когда ты труп, пусть даже и красивый?

— Хенрик ничего не боится. Он храбрый.

— Разве храбрость и отчаянность выстоят против автоматов?

— Лучше, чем ничего, — резко ответила я. — Лучше, чем сказочки о том, как мы будем жить после войны, сказочки, которым никогда не сбыться, если мы не выживем здесь и не спасемся из этого ада!

— Ты права, — тихо сказала Роза, дрожа от озноба. У нее не было сил спорить.

Когда началось восстание, мы обе были по локоть в мыльной пене и грязном белье. Раздался громовой удар, от которого зашатался весь Биркенау. Мы замерли у своих лоханей.

— Что это? — спрашивали все друг у друга, но ответа, разумеется, никто не знал. Медведица потопала к выходу узнать, что там такое. Тут послышалась стрельба, палили из автоматов и пистолетов. Заливались лаем, сходили с ума собаки. Мое сердце колотилось в груди, словно мчащий на всех парах поезд. Неужели это то самое? Неужели настал момент славы и свободы, о котором говорил Хенрик? Я почему-то ждала, что он ворвется к нам в моечный цех с каким-то развевающимся у него за спиной флагом и серебряные трубы заиграют торжественный марш. Во всяком случае, в кино это бы так и было.

А в реальности?