Алая заря

— Нет. А за что?

— Так, пустяковое дело. Пришел как–то раз в ресторан «Круг» один военный, шалопутный такой, сел играть и обчистил всех до нитки. Тогда Маркос и еще один тип решили подкараулить его при выходе, но тот скумекал, в чем дело, и удрал от них. На другой день этот самый военный, который вчера драпал от них, снова заявился в ресторан, позвал официанта, заказал кофе и говорит ему: «Пусть ко мне подойдут те два типа. Я хочу им что–то сказать». Хромой, и который был с ним, подошли, тут военный и начал клепать им; поднялась заваруха, и все трое угодили в каталажку.

— А Маэстро? Помнишь его?

— Конечно. Этот давно смылся, и никто не знает, где он теперь.

— А Полковница?

— Держит танцевальный салон.

Публика начала выходить после сеанса, а те, кто хотели войти, стояли у входа, дожидаясь звонка. Толпа уже двинулась, когда Флора вдруг спросила:

— Ты помнишь Виолету?

— Это какую?

— Толстая такая, высоченная, подружка Видаля. Жила на улице Свиданий.

— Это которая знает по–французски?

— Она самая.

— Что с ней?

— Хватил паралич. Вечером можно увидеть ее на улице Ареналь. Подожди меня у выхода.

— Ладно.

Поглощенный своими мыслями, Мануэль не мог сосредоточиться и едва понимал, что происходит на сцене. Представление окончилось, и они вышли из театра. Около Пуэрта–дель–Соль Хуан повстречал своего приятеля, скульптора, и завел с ним длинный разговор об искусстве. Мануэлю наскучило слушать про Родена, Менье и Пювисс де Шаванна, о которых он не имел ни малейшего понятия, он сказал, что ему пора идти, и простился братом.

В одном из подъездов неподалеку от улицы Ареналь Мануэль увидел нищую. На ней было светлое пальто в дырах, рваная юбка, на голове платок, а в руках она держала палку.

Мануэль подошел поближе, чтобы лучше ее рассмотреть. Это была Виолета.

— Господин хороший, подайте, Христа ради, несчастной больной, — проблеяла она жалобно.

Мануэль подал ей монетку в десять сантимов.

— Почему вы не идете домой? — спросил он ее.

— У меня нет дома. Я сплю на улице, — плаксиво отвечала нищая. — Все сторожа такие грубые — куска хлеба не выпросишь, гонят отовсюду, грозят отвести в участок. Больше всего зимы боюсь. Боюсь умереть на улице.

— Почему же вы не пойдете в какой–нибудь приют?

— Была я и в приюте. Нет там житья от бродяг и жуликов: всю еду отбирают. Видно, придется все же в Сан—Хинес пойти. В Мадриде, спасибо еще, не перевелись добрые люди. Да, да, сеньор. Подают.

В это время к ним подошли две проститутки. Одна из них была толстая и усатая.

— Как же вы дошли до этого? — продолжал спрашивать Мануэль.

— Застудилась.

— Слушай ее больше, — сказала усатая хриплым голосом. — Она сифон подцепила.

— И зубы у меня повыпадали, — жаловалась нищенка, показывая пустые десны. — И глаза ничего не видят.

— Сифон у нее был. В сильной форме, — добавила усатая.

— Видите, сеньор, что со мной сталось. Едва волочу ноги, а мне всего только тридцать пять лет.

— Уж очень она распутничала, — сказала усатая, поворачиваясь к Мануэлю. — Ну как, не пройдешься с мной?

— Нет.

— Когда–то и я… и я, когда–то жила этим, — сказала Виолета, — и зарабатывала… много зарабатывала.

Мануэль почувствовал, как его охватывает ужас, он поспешно извлек из карманов несколько песет — все, что у него было, — и подал ей. Дрожа всем телом, она поднялась и, опираясь на палку, поплелась вдоль домов, то и дело останавливаясь, прошла по улице Пресьядос, затем по Тетуанской, пока не скрылась в дверях таверны.

Мануэль, поглощенный тяжелыми думами, понурив голову, направился к дому.

В столовой горел свет, Игнасия шила, а Сальвадора трудилась над какой–то выкройкой. В доме было удивительно чисто и светло.

— Что смотрели? — спросила Сальвадора.

И Мануэль стал рассказывать. Но говорил он не о том, что показывали в театре, а о том, что видел на улице.

V

«Наслаждения Венеры». — Трактирщик–поэт. — Прочь тоску. — Женщины ненавидят друг друга. — Мужчины тоже

Хуан представил на выставку скульптурную группу «Бунтари», статуэтку старьевщицы, которую он сделал еще в Париже, и бюст Сальвадоры. Он мог быть доволен: вещи его вызывали оживленные толки.

Одни говорили, что «Бунтари» слишком напоминают Менье, другие утверждали, что в «Старьевщице» он подражает Родену, но все сходились на одном: портрет Сальвадоры — произведение настоящего мастера, ясное по форме, без всяких модных выкрутасов.

Еще до открытия выставки он получил несколько заказов.

Довольный успехом и желая отметить его, он предложил отобедать всем семейством в каком–нибудь загородном ресторанчике.

Был чудесный майский день — воскресенье.

— Пойдемте в Бомбилью, — сказал Хуан. — Там должно быть недурно.

— Да, но там слишком много народу, — возрази Мануэль. — Лучше в один из загородных ресторанов Партидора.

— Можно и туда, тем более что я ни одного из них не знаю.