Александр II. Трагедия реформатора: люди в судьбах реформ, реформы в судьбах людей: сборник статей

Итак, к началу 1940-х гг. концепция революционной ситуации стала составной частью учебных программ, в МГУ с завидным постоянством защищались дипломные работы по этой теме. С.С. Дмитриев сетовал: «Слушаешь и думаешь: неужели вся история России сводится к четырем годам — 1825, 1859–1861 гг.? И каждый год одно и то же с постоянством идиота»^{60}. В то же время у этой концепции была «ахиллесова пята»: она возникла не в связи с руководящими партийными указаниями, а по инициативе М.В. Нечкиной. Примечательно, что в юбилейном сборнике, подводящем итоги развития советской историографии, эта концепция не удостоилась упоминания

^{61}. Это открывало некоторые возможности для ее осторожной критики. Одновременно с выходом статьи М.В. Нечкиной в «Литературном наследстве» были опубликованы публицистические работы Н.П. Огарева периода эмиграции. Публикации предшествовала обширная статья известного исследователя истории русского революционного движения Б.П. Козьмина. Не отрицая принадлежности Огарева и Герцена к революционной демократии, Козьмин приходил к выводу, что вплоть до конца 1860-х гг. для Огарева «путь мирных реформ предпочтительнее пути, связанного с “кровопролитием”». Считая, что исход преобразований зависит от позиций правительства и дворянства, Огарев апеллировал к призраку пугачевщины с одной целью: побудить правительство пойти на значительные уступки в крестьянском вопросе, воспринимая возможность крестьянской революции без всякого энтузиазма. Целью организации тайного общества, о чем Огарев писал в 1860 г., была не подготовка восстания, а мирная пропаганда «необходимости реформы русского социально-политического строя» с целью предотвращения революции^{62}

. Таким образом, эта статья Козьмина, опиравшаяся не на шаткие гипотезы, а на факты, диссонировала с выводом о наличии в канун реформы единого революционного центра. Продолжая работу с идейным наследием Герцена, Козьмин опубликовал две статьи, посвященные лондонскому свиданию двух лидеров «революционной демократии», которое, по мнению Нечкиной, привело к образованию единого революционного центра. Козьмин же, напротив, считал, что разногласия не были преодолены, полемика «Колокола» с редакцией «Современника» в 1860 г. возобновилась, так что ни о каком единстве действий говорить не приходится. Характерно, что о революционной ситуации Козьмин ни разу не упомянул. Историк призвал своего оппонента «воссоздать картину прошлого во всей ее полноте, правдивости и исторически обусловленной противоречивости… а не насиловать исторические факты и события в угоду предположениям, может быть, и очень заманчивым и увлекательным, но не имеющим твердой опоры в реальных фактах действительности»^{63}.

Итак, полемические статьи Козьмина ставили под сомнение наличие единого революционного центра, что наносило серьезный удар по построениям Нечкиной. В ответных статьях исследовательница прежде всего приводила аргументы идеологического порядка. По ее утверждению, взгляды Козьмина являются «не чем иным, как трансформацией известной либерально-буржуазной концепции, считавшей Герцена либералом и резко разрывавшей Герцена и Чернышевского, противопоставляющей их друг другу»^{64}. Если убрать негативную идеологическую окраску, то с этим утверждением, пожалуй, стоит согласиться. Козьмин действительно в очень сложных условиях пытался сохранить лучшие черты исследовательских школ дореволюционной исторической науки^{65}

.

Крайне противоречиво выглядит процесс подготовки отмены крепостного права в коллективном труде по истории страны, который охватывал период с 1856 по 1894 г. Том, по-видимому, готовился еще до войны, так как в числе авторов значится профессор Е.А. Мороховец (1880–1941). Примечательно, что М.В. Нечкина не входила в авторский коллектив. По-видимому, это позволило авторам, формально декларируя верность концепции революционной ситуации, поставить ее под сомнение. В главах, посвященных подготовке реформы, авторы (Ш.М. Левин и Е.А. Мороховец) указывали на поражение в Крымской войне как на непосредственный фактор, который оказал воздействие на правительство. Не забывая указать на «размах» крестьянского движения, Левин одновременно цитирует А.И. Герцена, который в конце 1859 г. писал о «тихом океане крестьянского мира, ожидающего в величавом покое уничтожения позорного рабства». И далее следует поразительно смелый вывод: «Крестьянское движение в эти годы не приняло такого характера и таких размеров, чтобы вырвать все дело из рук царской бюрократии и помещичьего класса и разрешить его по-революционному, в соответствии с интересами народа»^{66}.