Александр II

«Дожив до сорока лет в сознании, что я служу одной из 68 млн кариатид, поддерживающих для кого-то и для чего-то страшное чудовище, я с трудом могу привыкнуть и вглядеться в тот строй жизни, при котором монарха совсем почти не видать, никого он не душит и не давит, а между тем и его никто не презирает и не топчет ногами. Если Вам будут говорить, что все это случайно, что царь терпит все это по глупости и тупоумию, – не верьте. Он понимает и видит, что делается, и если не в его несколько ленивом темпераменте нести знамя впереди, то нельзя без улыбки слушать, как некоторые уверяют, будто бы он живет со дня на день как младенец. Я мог бы Вам привести поразительные доказательства того, как он понимает куда идти: но теперь нельзя глаголати. Скоро Вы сами увидите, что новая система заступает старую, но система, вводимая осторожно, постепенно, без торопливости и раздражения. Она не так радикальна, как многие бы желали, в том числе и Ваш покорнейший слуга, но было бы безумие, вдобавок преступное, не ценить и того, что делается…»

Глава 3. Откуда дует ветер

Снежной зимой, в морозный день 28 декабря 1857 года московская интеллигенция собралась в Купеческом клубе на обеде, устроенном по подписке. Запрет на общественные собрания сохранялся, и потому был устроен этот первый в России политический банкет. Там были все: консерваторы во главе с Погодиным, либерал-конституционалисты во главе со своим глашатаем Катковым и немало деловых людей, таких, как откупщик Кокорев.

Главной темой разговора было освобождение крестьян, в близости которого после царского ответа Назимову никто не сомневался. Главным героем оставался государь, которого тогда впервые профессор Иван Кондратьевич Бабст назвал Царем-Освободителем. С пламенной речью выступил Катков.

– …Бывают эпохи, когда силы мгновенно обновляются, когда люди с усиленным биением собственного сердца сливаются в общем чувстве. Благо поколениям, которым суждено жить в такие эпохи! Благодарение Богу, нам суждено жить в такую эпоху!

Восторг слушателей, чуть подогретый шампанским, вылился в бурные аплодисменты.

Организаторы банкета, воодушевившись его успехом, решили повторить его, но в большем масштабе, и избрали местом проведения Большой театр. Наметили призвать в ложи гимназистов и кадетов со всей Москвы, составили загодя тексты приветственных телеграмм, которые намеревались отправить во все европейские столицы. Дабы не могло быть отказа властей, избрали день 19 февраля, день восшествия на престол государя. Готовился пир на весь мир.

Сидевший в двух шагах от Большой Дмитровки хозяин Москвы взглянул на дело иначе. Графу Закревскому самая мысль об освобождении крестьян казалась опасной. Он, например, задержал адрес московских дворян к государю на сей счет. Вся Москва знала, что при коронации он не пустил купцов, организовавших обед в честь гвардейских полков, на самый обед, вытолкал их на кухню, сказав: «Ваше место там!» Он, по слухам, даже на митрополита Филарета писал доносы в III Отделение, обвиняя почитаемого всеми святителя в «вольномыслии».

Закревский банкет в Большом театре запретил. Более того, он велел передать выговор организаторам – Самарину и Головнину «за вольные речи». Для этого их призвали к полицмейстеру и взяли подписку, что они не будут праздновать обедом восшествие государя императора на престол. Дворяне, посмеиваясь, дали подписки.

Купцы вели себя более независимо. Когда Кокорева призвали к ответу, почему-де на выстроенном у него на дворе здании музея сделана надпись «Хранилище изделий русского народного труда», что это за «народный»?! – Кокорев лишь посоветовал вымарать надпись «народные бани», попадающуюся на всех московских перекрестках. Полицмейстер растерялся и не знал, что на это ответить. Трудно было понять, откуда ветер дует, да, пожалуй, ветры дули разные.

Для всех после ноября стало ясно, что великое дело теперь получило огласку и не будет затушено в лабиринтах и потемках канцелярий.

Поселившийся в Москве Леонтий Дубельт рассуждал с Закревским так:

– Ниспровергни у нас существующий порядок, посмотри, что будет! Если бы крестьяне и сделались свободны, они получили бы свободу без земли, потому что ни один помещик своей земли не отдаст добровольно, а правительство наше слишком правосудно, чтобы отнять у нас нашу собственность и лишить нас последнего куска хлеба!

– Насильно не отнимут у нас землю, которую мы наследовали от наших предков! – горячо соглашался генерал-губернатор, малость лукавя при этом, ибо обширные свои владения он получил за женою.