Александр II

Но закончим рассказ о Самуиле Соломоновиче. Баронство он так и не получил. Комитет министров, в который граф Толстой вошел с ходатайством, отклонил прошение на том основании, что Поляков был представлен к почетному титулу не за государственную заслугу или службу, а всего только за пожертвование, хотя и весьма значительное. Тем не менее Комитет министров счел необходимым ходатайствовать о награждении Полякова орденом Св. Владимира 3-й степени, установленным для нехристиан, с правами, которые предоставлялись орденами лицам купеческого звания.

Скорое обогащение железнодорожных дельцов не давало покоя и многим обладателям высших титулов. Притягательность концессий, бурно заливавших счастливчиков деньгами, будто шампанским из неаккуратно открытой бутылки, побуждала и тяжелодумов, и светских вертопрахов добиваться их всеми путями.

С просьбой о концессии обращались чаще к министрам. Дела делались запросто. Однажды к графу Петру Шувалову, слывшему всемогущим, приехал государев брат, великий князь Николай Николаевич, и с порога заявил:

– Видите ли, граф, на днях в Комитете министров будет слушаться дело о концессии на железную дорогу… Вы знаете, какую! Нельзя ли тебе направить его так, чтобы концессия досталась моему протеже?

– В железнодорожные дела я не вмешиваюсь, – отвечал, несколько опешив, шеф жандармов. – Да и что за охота вашему высочеству касаться подобных дел?

– Гм… Действительно, до сих пор я никогда не занимался ими, но, видишь ли, если Комитет выскажется в пользу моих протеже, то я получу 200 000 рублей. Можно ли мне пренебрегать такой суммой, когда мне хоть в петлю лезть от долгов…

– Ваше высочество, отдаете ли вы себе ясный отчет в том, что ваша безупречная репутация может пострадать?

– Вот вздор какой! Если бы я сам принимал участие в решении дела, а то ведь мне нужно только походатайствовать… Пустяки!

Великий князь уехал обнадеженный, хотя Шувалов ничего ему не обещал, а про себя решил на том заседании не вымолвить ни слова. Он не слишком уважал царского брата, зная того за человека недалекого ума, в последнее время попавшего под влияние своей любовницы, артистки балета Числовой, которая и требовала от него денег.

Шувалову, да и не только ему, было известно, что Николай Николаевич практически оставил великую княгиню Александру Петровну и заваливает подарками и деньгами свою двадцатилетнюю Екатерину Гавриловну, дочь простой кухарки. Балерина же сразу поставила себя гордо и помыкала великим князем как вздумается; чуть ли не била его туфлей.

Случилось же так, что Комитет министров постановил выдать концессию именно тем лицам, за которых ходатайствовал великий князь. Через несколько дней Шувалов увидел его на малом выходе во дворце. Николай Николаевич особенно пожал ему руку и с самодовольной улыбкой показал на свой карман. Он не стеснялся.

Шувалов лучше других представлял пределы своего влияния на императора и сознавал, что концессии вне их. И все же его коробило от нахрапистости, с которой великосветские дамы и бравые генералы вступали в компанию с сомнительными дельцами ради получения больших барышей. Он по должности знал почти все, что делалось в этой сфере. Знал и о деятельности княжны Долгорукой.

Что превратило нежную барышню в деловую даму, небрезгливо проворачивавшую разноообразные комбинации, за каждую из которых ей и ее близким перепадали десятки и сотни тысяч рублей золотом, ассигнациями, драгоценностями? Тут мы вступаем в область предположений, но многое понятно сразу.

Став фактической женой царя, формально она оставалась всего только княжной. Расходы ее оплачивались, Александр давал деньги, но глубоко гнездился страх, что все вдруг может перемениться. А рядом были те, кто наставлял на ум, что не следует теряться, надо пользоваться положением сегодня – а ну как завтра не будет? Хоть деньги останутся. И сама проживет, и деткам достанет. Концессии были самым верным делом: деньги большие, приходят сразу и получить их можно без особых трудов.

В воспоминаниях современников осталось немало историй борьбы за концессии с участием самых разнообразных, но известных нам лиц. Тот же князь Анатолий Барятинский с годами обрел немного ума и понял, что не вечно за него будут платить долги, надо самому доставать денег. Имя его было весомо, и он решил броситься в какое-нибудь предприятие, лучше всего по железнодорожному делу. Узнал князь, что имеются две концессии на Севастопольскую и Конотопскую дороги. Претендентом на последнюю был Карл Федорович фон Мекк, и Барятинский вступил с ним в компанию. Требовался хотя бы некоторый капитал. Князь проехался по друзьям, приятелям и родственникам, но смог наскрести 20 000 рублей, смехотворную сумму. С тем и приехал.

Карл Федорович при виде тонкой пачки ассигнаций удивленно поднял брови, но тут же сказал:

– Дорогой князь, без сомнения капитал важен, но для меня несравненно дороже ваше нравственное содействие нашим планам.

Барятинский был доволен. Оба понимали, что имелось в виду под «нравственным содействием».