Александр II

Летом столица пустела, но если император не уезжал в Эмс или Ливадию, то высший свет оставался в Петербурге, и тогда любимым развлечением были скачки. Граф Лев Толстой в романе «Анна Каренина» описал скачки, состоявшиеся вечером 4 июля 1872 года, со слов своего доброго знакомого князя Дмитрия Оболенского. Едва ли стоит соперничать с гением, но кое-что добавить можно.

Скачки были делом серьезным. Командир Кавалергардского полка граф Мусин-Пушкин считал, что кавалергарды должны быть всюду первыми, не ударить в грязь лицом ни на балу, ни в поле. Обыкновенно соперничество разворачивалось между кавалергардами и гусарами, которые чаще уступали, но в этот раз твердо решили взять верх.

Порядок скачек был известен: дистанция 4 версты с препятствиями разного сорта. Деревянный барьер был поставлен против скаковой беседки, где должен был находиться государь. Коварными препятствиями считались река, сухой ров и забор.

Едва сошел дневной жар, нарядная публика в каретах, колясках, редко кто на извозчике потянулась к ипподрому. Наплыв был большой. Люди большей частью встречались знакомые. Кто уделял преимущественное внимание дамам, кто стремился попасть на глаза великим князьям и великим княгиням, кто не упускал случая побеседовать с сановниками. В беседке выделялись длинные фигуры Николая Николаевича, командира гвардейского корпуса, главного организатора скачек, и государя, бывшего ростом чуть пониже брата. Рядом с государем стояла великая княжна Мария Александровна, в тот год еще ходившая в невестах. Поодаль наблюдал за всадниками худощавый, малоприметный генерал – военный министр, с ним здоровались, но более любезны были с графом Петром Шуваловым, как всегда велеречивым и добродушным. Светило солнце, ветер утих, духовые оркестры играли военные марши.

В скачках приняло участие 28 офицеров, что было явлением небывалым. Обыкновенно в стипль-чезе в Красном Селе участвовало не более пяти человек. Наездники представились государю, взвешивались и тянули жребий.

Первое препятствие – река. Тут мало кто сплоховал, но стало видно, чего стоят всадники и лошади. Выявились лидеры. Лев Толстой описывал главного соперника Вронского – Махотина, а в жизни это был сын военного министра Алексей Милютин, страстный лошадник и азартный кавалерист. (О том, что этой страсти действительно были все покорны, свидетельствует пример сына великого князя Константина Николаевича – Дмитрия, царского племянника. Двенадцатилетний крайне скромный и застенчивый Дмитрий готов был часами говорить о лошадях, ухаживать за ними. Его мать, великая княгиня Александра Иосифовна, со смехом говорила, что он и поселился бы в конюшне, дай ему волю. Добавим, что Дмитрий Константинович не женился отчасти потому, что весь жар сердца своего отдал лошадям.)

Публика жадно смотрела в лорнеты и бинокли, когда всадники сильно удалились от трибун. Сухой ров преодолели все, правда, тут многие запнулись и отстали от передовой группы. Самым трудным оказался дощатый забор высотой в человеческий рост – тут упали четыре офицера.

Александр Николаевич отнял от глаз бинокль и приказал великому князю Николаю Николаевичу, чтобы впоследствии таких препятствий больше не было.

– Но препятствий должно быть всего одиннадцать, ваше величество, – возразил великий князь брату.

– Пусть будет десять.

Рыжий жеребец под князем Дмитрием Голицыным упал и сломал себе спину. Знатоки утверждали, что Голицын слишком резво повел скачку и конь выдохся.

Наконец всадники собрались перед беседкой государя. Оркестр сыграл марш кавалергардского полка, и молодой Милютин, еще не отойдя от возбуждения, взбежал по ступеням царской беседки. Государь вручил ему приз и пожал руку.

При разъезде Александр Николаевич поздравил с победителем его сестру Лизу, бывшую фрейлиной императрицы, и отца, объявив, что жалует Алексея флигель-адъютантом. Дмитрий Алексеевич был, конечно, рад успеху сына, хотя его министерское жалованье с трудом позволяло содержать тех лошадей, которыми владел молодой офицер. (Массу средств поглощало строительство дома в Симеизе.)

Любезностью государя он не обольщался, зная, насколько переменчив характер самодержца. И точно, спустя несколько месяцев после скачек государь и Мария Александровна отправились в Финляндию. «Я полагал, что не избегну этой поездки, – писал в дневник военный министр, – тем более, что имеются в виду смотры войск Финляндского округа. Однако и на этот раз меня оставляют в покое: ни слова не было мне сказано о предстоящей поездке. Все больше и больше склоняюсь к тому предположению, что присутствие мое во время „высочайших путешествий“ неприятно для графа Адлерберга. Я же, конечно, не стану плакать, оставаясь спокойно дома».