Александр II

Верочка заговорила с офицером, обратила его внимание на просительницу, а сама внимательно вслушивалась в свой голос – нормальный. Руки не дрожат, от ночного волнения не осталось и следа. «Ничего на душе, кроме заботы, чтобы все сошло как задумано», – вспоминала она много позже.

Неожиданно адъютант градоначальника поставил ее крайней. То, что представлялось уже много дней, вдруг мгновенно развернулось перед нею.

Трепов вошел в сопровождении свиты. Остановился напротив.

– О чем прошение?

– О выдаче свидетельства о поведении.

Он черканул что-то карандашом по бумаге и повернулся к следующей просительнице. Та, волнуясь, заговорила, протягивая бумагу.

Верочка спокойно достала из муфты револьвер, подняла руку под тальмой и, выкинув дуло, нажала спуск.

Осечка!.. Екнуло сердце, но Верочка опять нажала – выстрел, крик… Сделано!

Она бросила револьвер и стояла, ожидая. От внезапного озноба ее всю трясло.

Все сдвинулось, покачнулось и задвигалось в комнате. Посетители побежали вон, а свита набросилась на преступницу. Ее повалили и били довольно жестоко, а один принялся душить.

– Где револьвер? – раздавались крики. – Отнимите у нее револьвер!.. Остановитесь, вы убьете ее!.. Уже убили, кажется… Погодите, господа, надо же следствие произвести!..

Твердые руки подняли ее с пола и посадили на жесткий стул с высокой спинкой.

– Кто вы? – спросил какой-то чиновник.

– Мещанка Козлова, – ответила заученно.

Руки ее связали полотенцем за спиной и поставили сторожить двух солдат с винтовками. В дальнем углу комнаты взволнованные военные, полицейские, судебные чиновники о чем-то совещались, приходили новые, с любопытством осматривали Верочку, уходили… Она потеряла счет времени.

Одно она ощущала четко: сознание выполненного долга.

Новым было чувство страха и почтительного уважения, с которым на нее смотрели все, от солдат-охранников до генералов. Узнает ли Сергей о ее действии? Поймет ли, что ради него она совершила это, представляя, что не Боголюбова, неизвестного ей, а милого Сережу разложили на лавке и терзают…

30 марта 1878 года председатель суда Кони осмотрел залу судебного заседания, в которой на следующее утро должен был начаться процесс, по всем ожиданиям, долженствующий стать этапным в истории России. Дело Засулич по малопонятным ему соображениям всячески старались превратить в чисто уголовное и потому передали на рассмотрение суда присяжных. Решение это широко обсуждалось, и сторонние наблюдатели считали, что министр юстиции граф Пален руководствуется при этом желанием показать российской общественности и всему миру, что даже суд присяжных может осудить Засулич.

Получила известность фраза Палена: «Присяжные вынесут обвинительный приговор и тем дадут отрезвляющий урок безумной кучке революционеров, докажут всем русским и заграничным поклонникам „геройского“ подвига Засулич, что русский народ преклоняется перед царем, любит его и всегда готов защитить его верных слуг». Однако ни для кого не было секретом, что жители столицы проявляли скорее любопытство, а то и злорадство в отношении несчастья с градоначальником, но уж никак не сочувствие.

Кони с удивлением узнал, что в министерстве юстиции лежит телеграмма из Одессы, пришедшая на второй день после покушения на Трепова. Сообщалось, что, по агентурным данным, заранее было известно, что на петербургского градоначальника будет совершено покушение и осуществит его некая Усулич. Но эту телеграмму, ясно говорившую о принадлежности Засулич к революционерам, не приобщили к материалам дела.

Кони осмотрел залу и отправился домой, намереваясь пораньше лечь. Но не лег, долго просидел в кабинете у окна, выкуривая папиросу за папиросой. На письменном столе тихо горели свечи и мягкий кот уютно мурлыкал на коленях.

Не спалось в тот вечер и министру юстиции. Граф фон дер Пален не без оснований опасался за свою карьеру. Двенадцать лет назад приятель Петр Шувалов смог протащить его в министры. Шувалов пал, а Пален остался. Скромность и послушание или служебное рвение министра в борьбе с крамолой, а может, неустранимый немецкий акцент Константина Ивановича сыграли в том свою роль. Тонкое чутье Палена подсказывало ему, что случай с Засулич, начавшийся с сущей ерунды, может обернуться ему боком.

Вроде бы и правильно действовал он, твердо и решительно, не делая поблажек, боролся с революционной заразой, но – атмосфера в обществе переменилась. Повсеместно крепло недовольство существующим порядком, усилившееся после Балканской войны; в знакомых домах в разговорах доходили Бог знает до чего, и одной из главных мишеней стала фигура министра юстиции. Старики призывали его к большей жесткости, нечего миндальничать. Но были и иные голоса, говорившие, что надо бы действовать хитрее, привлекая на сторону правительства общественное мнение – хотя на что нужно общественное мнение в самодержавном государстве?