Александр Македонский и Таис. Верность прекрасной гетеры

— Надо ждать и надеяться и благодарить судьбу, что она вообще в себя пришла. Как ты быстро привык к хорошему! Ты забыл, как она была в полубессознательном состоянии, не реагировала ни на что, не ела, не пила, кожа да кости? Или если приходила в себя, то так кричала, что это невозможно было выдержать?! Чудо, что вообще выжила! — рассерженно добавила она. — А ты — ненавидит… Чтоб ненавидеть, надо силы иметь, которых у нее нет. («Да и у меня их скоро не останется от такой жизни!» — подумала про себя Геро.)

— О, да, ты права. А во мне — один безмерный эгоизм!

— Таис идет, — перебил Птолемея Неарх.

«Доброе утро», — вяло приветствовала она всех. Не глядя ни на кого, она села за стол, поджала ноги и стала есть недоеденную Леонтиском кашу. Она медленно подносила ложку ко рту, снимала губами слой за слоем, в несколько приемов съедая ложку. Все молча смотрели на нее и думали об одном — некоторое время назад Леонтиск так же ел кашу и получил за это замечание.

Так сидела она, смотрела в никуда, задумчиво глотала холодную кашу. Мокрый хитон прилип к груди, худым плечам, короткие нечесаные волосы клубящейся тучей окружали ее осунувшееся, но, наперекор всем страданиям, все еще прекрасное трагической скорбной красотой лицо. Таис рассеянно обвела опухшими глазами молчаливую компанию.

— Что? — Ее взгляд остановился на Неархе.

— Отчего ты такая мокрая? — спросил он мирно.

— От воды…

— Сегодня хороший день, — продолжал он невозмутимо. — Хорошо провести его на воде.

— Я не плаваю.

— У воды, — спокойно уточнил он.

— Мне надо спать, я не спала ночью.

— Поспишь на траве, в тени ив, или в беседке в гамаке. Там посвежее.

Птолемей и Геро молча следили за этим странным разговором.

— А что будешь делать ты? — спросила Таис, глядя мимо него.

— Оберегать твой покой, — ответил Неарх.

— Мне не нужны такие жертвы.

— Это не жертва, а удовольствие.

— Я о другом… — рассеянно проговорила она, потом нахмурилась своим мыслям, не глядя, поставила тарелку почти мимо стола, невесомо встала и удалилась, как видение, пришелица из другого мира, оставив присутствующих в разных чувствах.

Неарх отошел от дел. От большой политики, от большой драки. На его веку, решил он, хватило честных драк. С врагом. Другое было неприемлемо. Как поначалу Птолемей ни пытался заинтересовать его совместной деятельностью, Неарх остался непреклонен. Но, как мужчина в лучших годах, привыкший к трудам, к наполненной жизни, он не мог сидеть без дела. Поэтому занялся тем, что привлекало его больше всего — морем. Пока что это была морская торговля. По-настоящему его интересовали исследовательские путешествия — поиск далеких неизведанных стран, открытие новых путей и испытание новых возможностей. То, что интересовало Александра. То, что они так увлеченно обсуждали в последний год его жизни и чему не суждено было случиться: не достиг Александр морским путем всех пределов ойкумены и не посмотрел на них своими глазами. Пока что Неарх не мог оставлять Геро одну, ведь на ней было все — два дома, больная Таис, дети, и в большом хозяйстве требовалась мужская рука. (Птолемей был часто в отлучке — то в Александрии, то на войне.)

Смерть Александра и все, что произошло потом, потрясли Неарха до глубины души и заставили по-новому задуматься над жизнью, ее смыслом и ценностями. Пережив шок, он стал искать выход. Своим умом он дошел до тех мыслей, которые отвергла Таис. Он принял философию «проживи незаметно», то есть тихо, спокойно, в своем тесном мирке с его маленькими радостями. Мир хаотичен, бессмыслен, жесток и несправедлив. Все в нем невечно и преходяще, все, кроме смерти. И любовь, даже самая большая, — не спасает от смерти. Вечная любовь не делает жизнь вечной. Неарх убедился в этом на примере Александра и Таис ему было тяжело умирать, оставляя ее, ей тяжело жить без него. Такая вот жестокая расплата за святую любовь. Что же из этого следует? Живи спокойно, пока живется, и радуйся тому, что есть. И это все? — И это все.

И все же…

— Мне приснился сегодня Александр, — нарушил Неарх долгое молчание. — Ничего не сказал, только смотрел своим непередаваемым взглядом. — Неарх закусил губу, пытаясь побороть прилив горечи и… нежности, сдавившей горло. — И так грустно улыбался, грустно и… ласково. Мне стало стыдно перед ним, но и радостно, что я его вижу… — Подбородок его задрожал, и он отвернулся, глянул на залитый солнцем сад с фонтаном, и глаза его заслезились. От солнца.

— Я вам не рассказывал, — заговорил после долгой паузы Птолемей, — помните, когда был пожар в комнате Таис?

Еще бы не помнить. Где-то год назад. Все обошлось паникой среди домочадцев, сгоревшими занавесками и попорченной мебелью в спальне Таис. Птолемей залил огонь, подбиравшийся к ее постели, и вынес Таис, до такой степени напичканную снотворным, что она не проснулась ни от огня, ни от криков вокруг.