– Вы любите прогулки ночью под дождем? – спросила томно.
Он не знал, что отвечать. Как-то в голову не приходило гулять под дождем.
– Право, не знаю, – пожал он плечами. – Обычно в дождик бежишь, чтоб не намокнуть.
– О, вы много потеряли. Но можно наверстать. Вы составите мне компанию? – спросила она. – Я так люблю бродить, когда шуршит дождик и шум его похож на хлопки в ладоши маленьких духов. Они словно пляшут на мокрых листьях, и звук капель, падающих на землю, подобен шлепкам их ножек…
Замысловато, но красиво и поэтично.
Брат поспешил удалиться. Он сделал свое дело. Теперь мог только помешать своим присутствием.
В открытое окно врывался свежий ветерок, слышен был шелест дождевых капель, шевелящих листья на деревьях.
– Ну что? Окунемся в дождь? – спросила Софья, которая сразу, с первых минут знакомства, взяла инициативу в свои руки.
– Отчего же? Я готов.
Они вышли на прогулку. Он вел себя деликатно, хотя сердце уже начинало воспламеняться нежной страстью, да и не только нежной, а вполне естественной для мужчины, давно расставшегося с женой и не касавшегося других женщин. Чувства распаляло то, что Софья взяла в прихожей только один зонтик, а когда он потянулся за своим, шепнула:
– Нет-нет, дождь надо слушать рядом, вместе, иначе его не понять и не ощутить.
Так и вышли, пока еще не в обнимку, на что Толстой не решался, но тесно прижавшись друг к другу.
Он был в замешательстве и решил спастись от этого замешательства с помощью стихов…
Но начал не со своих. Не решился читать свои. Хотел сначала узнать вкусы этой волшебной барышни.
Прочитал стихи Алексея Константиновича Толстого…
Он замолчал. Софья сказала:
– Ну что же вы? Дальше… Помнится, это стихотворение длинное и заставляет задуматься над жизнью…
– Да, конечно. Но мне хочется прочесть другое, хочется прочесть о любви. Да вот хотя бы…
Когда дочитал до конца, она мягко проговорила:
– Бунин? Вы любите Бунина?
– Да, конечно…
– Я тоже, – сказала Софья и повернулась к Алексею: – Как там? «Я дрожа касался нежных губ»?
Он прижал ее к себе и со вполне понятной дрожью ощутил податливые губы.
А дождь шелестел в листве деревьев, барабанил по зонтику.
У него кружилась голова. Вот так… Еще час назад он не знал ее, а лишь слышал упоминания приятеля о какой-то сестре, и вот она в его объятиях, и ее жаркий ответ на его поцелуй сулит что-то волшебное, да, именно волшебное, потому что каждая женщина дарит мужчине свое особое, отличное от других волшебство.
Они еще совсем не знали друг друга. Они стояли прижавшись, потому что повиновались первому порыву, бросившему их навстречу друг другу. Они повиновались потому, что очень много общего было в их жизни и судьбе. Оба пока еще в браке, но оба свободны, ибо наступивший век взывал к свободе от всех устоев, звал к раскрепощению, к повиновению чувствам и к забвению всего того, что именовалось словом «нельзя».
Когда оторвались друг от друга, наверное, одинаковые мятежные мысли пронзили их со всей своей пробужденной силой. А дождь шелестел, и мерный успокаивающий его шелест уже неспособен был умиротворить то, что охватило их внезапно и стремительно.
Их ничего не сдерживало, они были свободны, потому что назначили себя свободными от брачных уз и обязательств. Но оставались еще обстоятельства, которые казались отчасти условными, но непреодолимыми: не могли же они сейчас же, немедленно вернуться в дом к ее брату и сделать то, чего желали их существа? Да уж, очень нелепо выйти гулять под дождем, тем более не усиливающимся, а стихающим, и тут же во взволнованном, возбужденном состоянии вернуться назад.
Свобода свободой, но были и рамки, которые ей не под силу было разрушить.
Не полный брак, но и не сожительство
Брат Софьи хоть и познакомил Алексея Толстого с сестрой, хоть и питал, видимо, какие-то надежды на то, что они смогут обрести счастье, но все же переживал, что приятель женат, да к тому же у него растет сын.