Ален Бадью об Алене Бадью

И разумеется, Платон считал себя обусловленным математикой. Это общепризнанный факт. Высказывают даже мнение, что он был экспериментатором от математики в ту пору, когда происходило существенное ее преобразование, в частности благодаря Евдоксу. Особенно мне нравится в его диалоге «Менон» тот факт, что ценность математики он доказывает в беседе с рабом, то есть он обращается к персонажу, который занимает низшие ступени социальной иерархии, желая тем самым показать, что даже вот этот персонаж с самых низов социальной иерархии может быть причастным к тому универсальному, на которое способно человечество. И действительно, рабу удается понять доказательство чрезвычайно сложной по меркам той эпохи теоремы, теоремы об иррациональности диагонали квадрата. И это доказательство в определенном смысле призвано эффектно продемонстрировать, что речь идет о важной, предназначенной для всех людей истине. И это интересно, ведь тут видна политическая добродетель в широком смысле.

Разумеется, политике Платон уделяет много внимания: политику греки считали делом чрезвычайно важным, и он неустанно пытается понять, какой может быть политика по ту сторону демократии, имею в виду его исследования военной олигархии, затем плутократии и мира богатых, а в конце – демократии. Демократия же, как ему удалось хорошо показать, неизбежно заканчивает как тирания. И вот после того, когда он проанализировал все это, то есть, фактически, все политические системы, которые в норме возникают в нашем мире, испытывая на себе его детерминирующее действие, он призовет к тому, что я называю «пятой политикой», к той политике, которой он не дает названия. Даже удивительно, что у нее нет собственного названия, ведь она является самой политикой, политикой как истиной. И что мы находим в самом средоточии этой политики? Мы находим радикально понятое равенство. Разумеется, речь о равенстве стражей, а значит, перед нами все еще аристократическое равенство, но главное – не в этом, а в том, что Платон не говорит обо всех. А потому нетрудно сказанное им понять расширительно, применив ко всем остальным. В том же смысле, в котором математику можно расширить до раба, можно без труда расширить определение стража – которое в некоторых отношениях является аристократическим – и подвести под него всех людей. Что отличает стражей? У них нет частной собственности.

Следует отметить, что это первый в истории пример философской полемики против частной собственности как источника коррупции. Исходя из этого, нормой становится абсолютное равенство. Замечу мимоходом, что часто политическую доктрину Платона считают доктриной философа-правителя, но ничего подобного в его диалогах мы не отыщем. Он говорит о сообществе равных, и это сообщество равных послужило моделью для нарождавшегося в XIX веке коммунизма. Нужно вспомнить, что разные школы коммунизма XIX века, то есть коммунисты-утописты, марксисты и другие, считали Платона коммунистом, тем, кто стоял у истоков коммунизма.

Про искусство мы уже говорили: Платон не перестает задаваться вопросом, какие виды поэзии и театра могут быть причастны истине и можно ли вообще считать подобное участие желательным, поскольку его не покидает ощущение, что очарование искусства, быть может, не является по-настоящему универсальным. В частности, он с недоверием смотрит на театр, поскольку театру свойственно воспроизводить уже известный аффект, театр делает уступки по части уже известных аффектов, вместо того чтобы создавать новый, универсальный аффект. Но это не значит, что он не соотносит себя с тем условием, которое представляет собой искусство и с которым он непрестанно дискутирует.

Поэтому я считаю, что Платон дает великолепный пример систематической интеграции четырех условий в предложенное им понимание истины. У него истина называется «Идеей», но это идея, парадигмой которой является Идея Блага, а последняя на самом деле представляет собой Идею Идеи. И такое именование дает понять, какой урок он извлек из своего отношения к четырем условиям философии.

Вы написали прекрасную книгу про Витгенштейна, у которой, однако, неожиданное название: «Антифилософия Витгенштейна». Не могли бы: вы немного прояснить, с оглядкой на Витгенштейна, что это за «антифилософия»?

Для контекста и в качестве преамбулы я напомню, что философия означает занятие определенной позиции по вопросу истины и что в то же самое время всегда наступает момент, когда необходимо подвергнуть философскому рассмотрению позиции отрицания, которые лично я называю словом «антифилософия». Между тем я всегда утверждал, что в известном смысле антифилософия находится внутри философии, поскольку утверждающий философ сумеет извлечь интересные уроки и из самой антифилософии.