Алевтина

Я этой историей тоже прониклась, но страх перед иглой, протыкающей кожу, был всё равно сильнее. Поэтому, когда пришло время очередной вакцинации, Лариса Александровна предложила мне захватить с собой в медицинский кабинет какой-нибудь предмет, который вызывал бы у меня позитивные эмоции, и, пока мне будут ставить прививку, смотреть на него. Я последовала её совету и взяла один из своих любимых артефактов – красивый ярко-жёлтый камешек, который однажды нашла, гуляя по саду с Фиолеткой. Больше всего он нравился мне тем, что, смотря через него на солнце, можно было любоваться, как свет, отталкиваясь от его граней, красиво переливается, напоминая перемену узоров в калейдоскопе.

Войдя в медицинский кабинет, уже с порога вызывающий тошноту своей неестественной белизной и растворённым в воздухе едким запахом спирта, я встала около металлического столика, на котором помещались ампулы с вакциной, и положила с краю свой камешек. Увидев это, медсестра, завопила: «Ты что, сдурела, какую-то каку мне на стерильный стол класть?!» Воспользовавшись моим ступором, она внезапно воткнула мне в руку шприц, ввела вакцину, вынула его и приложила на место прокола противно пахнущую ватку. Я схватила камешек и, выбежав из кабинета, расплакалась. Побежала наверх к Ларисе Александровне – она обняла меня и повела в комнату воспитателей, в которую нам запрещали заходить, где усадила за стол, налила горячего чая и открыла упаковку шоколадного печенья.

– Когда я была маленькой, я тоже боялась уколов. А ещё сильнее я боялась лечить зубы – как только видела бормашину, так сразу ноги подкашивались! Но, когда взрослеешь, как-то справляешься с этими страхами. Сейчас меня в стоматологах пугают только их расценки!.. А таких мелочей, как боль от укола, уже как будто и не чувствуешь, – сказала она, и её лицо в этот момент почему-то выражало глубокое сожаление.

Лариса Александровна не раз всерьёз повлияла на мою судьбу: например, однажды именно она помогла обнаружить мой главный артефакт. Это был период, когда в интернате стали очень распространены прозвища. Некоторым ребятам клички давали и до этого, но именно в то время это стало совершено повсеместной практикой. При этом ко мне ни одно прозвище так и не «прилипло», что очень меня огорчило – я посчитала это неприятным признаком того, что я не «со всеми».

Тогда я рассказала о своих переживаниях Ларисе Александровне. Устало улыбнувшись, она ответила: «Алевтина, у тебя такое прекрасное имя! Это же замечательно, что тебя называют именно им. И знаешь, хоть ты и получила его ещё при рождении, мне кажется, оно характеризует тебя намного лучше, чем любое прозвище, которое можно придумать сейчас!»

Услышав эти слова, я замерла и будто даже на время перестала дышать: ко мне внезапно пришло осознание, очевидность и в то же время неожиданность которого повергли меня в ступор. Я почувствовала себя мартышкой из басни, которая суетливо искала очки, а они всё это время были у неё прямо на глазах: так долго я собирала любые зацепки, связывающие меня с родителями, а главную из них в упор не замечала – почему-то не наделяла значением тот факт, что именно родители дали мне имя.

С того момента я стала относиться к своему имени как к бесценному сокровищу. Пытаясь узнать о нём больше, я отыскала в библиотеке книжку с потрясающе красивой обложкой: на тёмном фоне сияла луна, из которой, словно капли, вытекали светящиеся буквы, образовывая собой сверкающую реку, впадающую в название «Толкование имён».

Открыв томик, я убедилась в том, что ответы на мои главные вопросы по-прежнему от меня ускользают: там говорилось, что «имя Алевтина имеет неоднозначную этимологию, поэтому существуют разные варианты его значения». Согласно первой версии, оно греческого происхождения и может переводиться как «отражающая» или «отделённая». По другой версии, это просто одна из форм имени Валентина, которое означает «сильная». Наконец, по третьей версии, это женская форма греческого мужского имени Алевтон – в таком случае оно переводится как «скитающаяся».

Хоть ни к каким конкретным выводам эта информация меня не подтолкнула, я мысленно примерила на себя каждое из слов, которыми могло переводиться моё имя, и решила, что все они мне вполне подходят.

Лариса Александровна же продолжала поддерживать меня и после интерната. Например, помогла с поиском жилья.

Вообще-то по достижении совершеннолетия выпускникам детских домов государство обязуется выдавать квартиры, вот только в ожидании своей очереди за их получением можно состариться. В одном из многочисленных кабинетов, в которые я относила справки, я узнала, что «очереди» для сирот уже давно запретили законом – правда, вместо них теперь появились «списки». В чём заключается эта принципиальная разница я так и не сообразила, ведь жильё мне никак не могли предоставить ни по очереди, ни по списку, однако по оскорблённому лицу чиновницы, с которой я разговаривала, я поняла, что она испытывает праведный гнев, когда кто-то говорит, что всё осталось по-старому.