Алевтина

Через десять минут Катя вернулась. Вся в слезах, она забежала в туалет и заперлась там. Моментально в этом месте столпились ребята из разных групп и стали с нескрываемым любопытством ожидать, что произойдёт дальше. Появились Лариса Александровна с ещё одной воспитательницей и стали стучать в дверь. Катя не отвечала. Тогда кто-то из взрослых принёс ключ, отпирающий туалет снаружи. Дверь открыли: на холодном кафельном полу лежала Катя, беззвучно рыдая. Лариса Александровна подняла её и, прижав к себе, куда-то увела.

Той ночью Катя спала не в нашей комнате, а в каком-то другом месте. На утро она появилась, но не отвечала ни на чьи вопросы и вообще не произносила ни слова. Молча она провела ещё несколько дней, потом всё-таки пришла в себя, но такой активной, как раньше, уже больше никогда не была.

С тех пор положение Кати в группе изменилось. К ней по-прежнему относились со смесью уважения и лёгкой опаски, но лидером она быть перестала – скорее, наоборот отстранилась ото всех и почти всё свободное время проводила в одиночестве. Единственной, с кем она продолжила иногда общаться, стала я.

Наши отношения были странными. Когда мы с Катей находились в группе среди других ребят, она практически не обращала на меня внимания и вела себя одинаково отстранённо по отношению ко всем вокруг. Но когда мы оказывались с ней где-то наедине, она внезапно прерывала молчание и начинала торопливо делиться со мной мыслями, которые у неё накопились, словно стремясь как можно скорее выпустить пар через ненадолго открывшуюся щель, а я просто слушала её, очень редко что-либо отвечая: кажется, ей этого и не требовалось.

Однажды во время тихого часа Катя рассказала мне правду про своих родителей. Они были алкоголиками: запомнила она их пребывающими в бесконечных запоях.

Иногда они пропадали где-то по нескольку дней, а Катя ждала их дома одна. Когда становилось совсем страшно, она забивалась под стол и вслух рассказывала сама себе сказку про гусей-лебедей, которую знала наизусть: родители уехали на ярмарку, сестрица загулялась на улице, и маленький братец остался дома один, пока не прилетели гуси-лебеди и не утащили его… На этом моменте Катя от напряжения переходила на крик и дальше орала себе сказку, успокаиваясь лишь на том моменте, когда сестрица спасала братца из плена.

Однажды родители пропали настолько надолго, что за время их отсутствия дома закончилась вся еда, и Катя была вынуждена стучаться в двери к соседям с просьбой её покормить. Тогда кто-то сообщил о происходящем в органы опеки, через пару дней за Катей приехали и забрали её в интернат.

В тот день рождения, когда приехала мама, Катя подумала, что наконец-то она поедет домой. Однако то, что рассказала мать, погрузило её в отчаяние. Оказалось, что, когда Катю забрали в детский дом, мать с отцом лишили родительских прав. Спустя год после этого папу убили в драке. Мама, проведя ещё несколько лет в запое, решилась подать иск о восстановлении в родительских правах, и во время этих судебных тяжб ей и позволили увидеться с дочерью. Но по перегару, исходящему от неё, а также по выражению лиц сотрудников органов опеки, стоящих рядом, Катя поняла, что никакого восстановления не случится. В тот момент она утратила надежду.

«Меня зачали по пьяни, и вот теперь мне приходится как-то существовать», – закончила Катя свой рассказ.

После этого она некоторое время сторонилась меня, словно испугавшись своей собственной откровенности, но потом оттаяла и возобновила общение. Я замечала, как её мысли со временем становились всё мрачнее: Кате явно с каждым днём становилось всё тяжелее выносить мир. При этом она не пыталась себя как-то отвлечь и развеселить – наоборот, будто специально, искала повсюду всё новые подтверждения несправедливости, жестокости и безумия жизни. Она стала регулярно посещать библиотеку, чем ещё больше утвердилась в своём статусе белой вороны: почти никто из ребят не ходил туда добровольно. Книги она искала не про любовь и не про приключения, да и вообще не художественные произведения, а документальные свидетельства разных ужасных событий: террористических актов, войн, геноцидов.

Однажды я застала Катю за чтением большой иллюстрированной книги о ГУЛАГе. Заметив мою заинтересованность, она открыла пошире разворот, который изучала, и показала мне напечатанную там фотографию. На ней были изображены предметы, которые использовались заключёнными в качестве посуды. Эти страшные железяки лишь очень отдалённо напоминали обычные вилки, ложки и тарелки. Среди них также была самодельная кастрюля, на которой кто-то из лагерников нацарапал чем-то острым очертания самолётика. Этот рисунок натолкнул меня на мысли о том, сколько надежды вложил в него автор.