Алхимики

— Я был тяжело болен, — сказал аптекарь, — и моя болезнь длилась очень долго. Я имею в виду золотую лихорадку, которая съела лучшие годы моей жизни. Теперь я исцелен. К счастью — еще не поздно, и я смогу наверстать потерянное. Если Богу будет угодно продлить вечер моей жизни, я надеюсь, что мои дети постараются скрасить его своей молодостью. А теперь идите! Ты, Фриц, посмотри, что делается в аптеке: страшно подумать, сколько они там поломали и разбили за время моего отсутствия!.. Для тебя найдется работа. А ты, Эльза, отправляйся-ка на кухню! Я хочу сегодня на деле убедиться, вправду ли ты хорошая хозяйка. Если ты приготовишь нам вкусный обед, я поспешу со свадьбой. Но если у тебя суп подгорит или ты пересолишь его, вам обоим придется ждать целый год. Теперь — марш! А вы, Ганна, пожалуйста, перестаньте хныкать, — я этого терпеть не могу…

— Я уже успокоилась, господин Томазиус!

— Отлично. Зайдите к магистру и попросите его заглянуть ко мне, — мне нужно с ним поговорить.

Магистр также вылечился от своей, в сущности, пустяковой болезни, но находился в самом мрачном расположении духа.

Оправившись от испуга, он уразумел, какого рода отношения связывают Фрица Гедериха и белокурую Эльзу. К тому же, друзья и доброжелатели, посещавшие его во время болезни, постарались открыть ему глаза на некоторые обстоятельства, доселе магистру не известные. Фриц Гедерих самолично явился к нему на второй день после той достопамятной ночи и признался во всем, как на духу. Но магистр повернулся тогда лицом к стене и сделал вид, что заснул, после чего Фриц удалился с сознанием исполненного долга.

Сегодня, закутанный до подбородка, магистр сидел у своего письменного стола и сочинял стихи. Ах, он писал теперь не комедию и не глубокомысленную дидактическую поэму! Он творил элегию, трогательную и печальную, как песня раненого насмерть соловья:

Зачем отвергла ты влюбленного магистра,Чье сердце, Эльза, билось только для тебя?..

Стихотворение вышло длинное-предлинное. В самом конце этого послания, полного жалоб на коварство Эльзы и ее возлюбленного, из-под пера магистра вылились строчки, для него самого несколько неожиданные:

Желает вам любви и много-много счастьяВаш старый друг магистр Иероним Ксиландер.

Когда он перечел эти строчки, его сердце наполнилось тихой радостью примирения.

Есть своего рода наслаждение и в муках невинно пострадавшего: так стебель дулькамары — сначала горек и внушает отвращение, но потом вдруг делается сладким, как мед. Магистр начал теперь ощущать неизъяснимую сладость в своих муках обманутого воздыхателя.

Когда ученый муж предстал перед своим бывшим будущим тестем, он действительно походил на мученика, которого только что сняли с колеса, переломавшего ему все кости…

Они виделись первый раз со времени той ужасной ночи. Сначала каждый из них осведомился о здоровье другого; оба они с радостью ухватились за эту тему, чтобы оттянуть неприятный для них разговор.

Наконец, господин Томазиус собрался с духом и начал развивать мысль известного изречения: «Человек предполагает, а Бог располагает». Он говорил как по-писаному. Бедный магистр терпеливо слушал аптекаря, который строго логически доказывал ему, что Эльза не годится в жены такому ученому человеку: магистр должен, мол, радоваться, что узнает об этом вовремя, — в противном случае дело могло бы зайти слишком далеко.

Магистр со всем согласился и поник головой, словно сломанная лилия.

— У меня есть в виду подходящая невеста для вас, — продолжал аптекарь.

Сломанная лилия слегка приподняла голову.

— Это — бургомистерская дочка Кэтхен. Чем не жена для вас? Бургомистр — мой кум, и дело пойдет на лад, если я замолвлю за вас словечко. Что вы об этом думаете?

Магистр горько усмехнулся.

— Она красива, но слишком горда!

— Это еще ровно ничего не значит, — уверенно заявил аптекарь. — Вы человек почтенный, и каждая девушка почтет за честь, если вы сделаете ей предложение. Положитесь на меня, магистр, уж я все устрою; впрочем, об этом мы еще поговорим! А теперь у меня к вам большая просьба, дорогой магистр! Увы, раньше я довольно презрительно относился к вашим занятиям поэзией; это было в те времена, когда я болел золотой лихорадкой, омрачавшей мою душу; тогда я вообще не разбирался в том, что красиво и что безобразно. Но теперь, славу Богу, это миновало, мои мысли прояснились, и я сознаю, что был несправедлив по отношению к вам. Простите ли вы меня?

Растроганный магистр протянул старику руку.

— Итак, — продолжал аптекарь, — если вы больше не сердитесь на меня, сделайте одолжение, — прочтите мне что-нибудь из ваших стихов! Надеюсь, это не повредит вашему здоровью?

— С великим удовольствием! — воскликнул магистр. Его бледные щеки покрылись легким румянцем. — Сейчас я принесу рукопись. Но что вам прочесть — что-нибудь серьезное или забавное?

— Что вам угодно, дорогой магистр, мне все равно.