All Flesh is Grass

I was running, too. Without reason, without purpose, simply running up the slope. Simply knowing there was a man or a man1ike thing up there and that I must stand face to face with it, hoping, perhaps, that in this land of emptiness and flowers, in this land of silence and of fragile beauty, it might make some sense, might lend to this strange dimension of space and time some sort of perspective that I could understand.

Бегу и я. Взбегаю по косогору, сам не знаю, почему и зачем. Знаю одно: там  — человек или кто-то подобный человеку, я должен встретить его лицом к лицу; быть может, он наполнит новым смыслом эту заросшую цветами пустыню, этот край безмолвия и хрупкой, неверной красоты; быть может, благодаря ему здесь, в новом измерении, в чужом пространстве и времени для меня что-то прояснится и я пойму, куда идти.

The manlike thing was still running on the hilltop and I tried to shout to it, but my throat would make no sound and so I kept on running.

The figure must have seen me, for suddenly it stopped and swung around to face me and stood there on the hilltop, looking down at me. And now I saw that while it undoubtedly was of human form, it had a crest of some sort above its head, giving it a birdlike look as if the head of a cockatoo had been grafted on a human body.

I ran, panting, toward it, and now it moved down the hill to meet me, walking slowly and deliberately and with unconscious grace.

Неведомое существо все так же легко бежит по вершине холма, я пытаюсь его окликнуть, но голоса нет  — остается бежать вдогонку.

Должно быть, оно меня заметило: оно вдруг остановилось, круто обернулось и смотрит, как я поднимаюсь в гору. Сомнений нет, передо мною человеческая фигура, только на голове словно гребень или хохол, он придает ей что-то птичье  — как будто на человеческом теле выросла голова попугая.

Задыхаясь, бегу к этой странной фигуре, и вот она начинает спускаться мне навстречу  — спокойно, неторопливо, с какой-то безыскусственной грацией.

I stopped running and stood still, fighting to regain my breath. There was no need of running any more. I need not run to catch it.

It continued walking down the hill toward me and while its body still stayed black and featureless, I could see that the crest was white, or silver. In the moonlight it was hard to tell if it were white or silver.

My breath came more easily now and I climbed up the hill to meet it. We approached one another slowly, each of us, I suppose, afraid that any other manner of approach might give the other fright.

Я остановился и жду, и стараюсь отдышаться. Бежать больше незачем. Странное существо само идет ко мне.

Оно подходит ближе, тело у него совсем черное, в темноте толком не разглядеть, видно лишь, что хохол на голове то ли белый, то ли серебряный. В лунном свете не разберешь  — белый или серебряный.

Я немного отдышался и вновь начинаю подниматься в гору, навстречу непонятному существу. Мы медленно подходим друг к другу  — наверно, каждый боится каким-нибудь резким движением спугнуть другого.

The manlike thing stopped ten feet or so away and I stopped as well, and now I saw that indeed it was humanoid and that it was a woman, either a naked or an almost naked woman. In the moonlight, the crest upon her head was a thing of shining wonder, but I could not make out if it were a natural appendage or some sort of eccentric hairdo, or perhaps a hat.

The crest was white, but the rest of her was black, a jet black with blue highlights that glinted in the moonlight. And there was about her body an alertness and an awareness and a sense of bubbling life that took my breath away.

Оно останавливается в десяти шагах от меня, я тоже останавливаюсь  — теперь я уже ясно вижу: оно сродни человеку. Это женщина  — нагая или почти нагая. Под луной сверкает странное украшение у нее на голове, не понять  — то ли это и вправду какой-то хохол, то ли причудливая прическа, а может, и головной убор.

Хохол  — белый, а все тело совершенно черное, черное как смоль, от луны на нем играют голубоватые блики. И такая в нем настороженная гибкость и проворство, такая неукротимая радость жизни, что дух захватывает!

She spoke to me in music. It must have been a music, for there seemed to be no words.

“I'm sorry,” I said. “I do not understand.”

Она заговорила со мной. Ее речь  — музыка, просто музыка, без слов.

— Простите,  — сказал я.  — Не понимаю.

She spoke again and the trilling of the voice ran across the blue and silver world like a spray of crystal thought, but there was no understanding. I wondered, in despair, if any man of my race could ever understand a language that expressed itself in music, or if, in fact, it was meant to be understood as were the words we used.

I shook my head and she laughed, the laughter making her without any doubt a human—a low and tinkling laugh that was happy and excited.