All Flesh is Grass

Только недавно я уверял себя, что, как бы ни опасны казались Цветы, надо пустить их на нашу Землю, надо всеми силами добиваться взаимопонимания и как-то уладить возможные разногласия. Я говорил себе: от того, сумеем ли мы поладить с первыми пришельцами из чужого мира, быть может, зависит будущее человечества. Ибо настанет время  — все равно, через сто лет или через тысячу,  — когда мы встретимся еще и с другими разумными существами  — жителями иных миров, и нельзя нам в первый же раз не выдержать испытания.

А здесь со мною уселись в кружок представители иного разума  — и не может быть для меня других правил, чем для всего человечества в целом. Надо поступать так, как должен бы, на мой взгляд, поступать весь род людской,  — а стало быть, раз угощают, надо есть.

Perhaps I was not thinking very clearly. Events were happening much too fast and I had too little time. It was a snap decision at best and I hoped I was not wrong.

I never had a chance to know, for before the food could be passed around, the contraption in the centre of the circle began a little ticking—no more than the ticking of a clock in an empty room, but at the first tick it gave they all jumped to their feet and stood watching it.

Наверно, я рассуждал не так связно. Неожиданности сыпались одна за другой, я не успевал опомниться. Оставалось решать мгновенно  — и надеяться, что не ошибся.

Но мне не пришлось узнать, верно ли я решил: по кругу еще только начали передавать еду, как вдруг из сверкающего шара послышалось мерное тиканье  — не громче, чем тикают в пустой комнате часы, но все мигом вскочили и уставились на шар.

I jumped up, too, and stood watching with them, and I could sense that they'd forgotten I was with them. All of their attentions were fastened on that shining basketball.

As it ticked, the glow of it became a shining mistiness and the mistiness spread out, like a fog creeping up the land from a river bottom.

The mistiness enveloped us and out of that mistiness strange shapes began to form. At first they were wavering and unstable forms, but in a while they steadied and became more substantial, although never quite substantial; there was about them a touch of fairyland, of a shape and time that one might see, but that was forever out of reach.

Я тоже вскочил и тоже во все глаза смотрел на странный аппарат; про меня явно забыли, все внимание приковано было к этому блестящему мячу.

А он все тикал, блеск его замутился и светящаяся мгла поползла от него вширь, как стелются по прибрежным лугам речные туманы.

Нас обволокло этой светящейся мглой, и в ней стали складываться странные образы  — сперва зыбкие, расплывчатые... понемногу они сгущались, становились отчетливей, хотя так и не обрели плоти; словно во сне или в сказке, все было очень подлинное, зримое, но в руки не давалось.

And now the mistiness went away—or perhaps it still remained and we did not notice it, for with the creation of the forms it had supplied another world, of which we were observers, if not an actual part.

It appeared that we were standing on the terrace of what on Earth might have been called a villa. Beneath our feet were rough-hewn flagstones, with thin lines of grass growing in the cracks between the stones, and back of us rose rough walls of masonry. But the walls had a misty texture, as if they were some sort of simulated backdrop that one was not supposed to inspect too closely.

И вот мгла рассеялась  — или, может быть, просто мы больше ее не замечали, ибо она создала не только образы и очертания, но целый мир, и мы оказались внутри его, хотя и не участниками, а всего лишь зрителями.

Мы стояли на террасе здания, которое на Земле назвали бы виллой. Под ногами были грубо обтесанные каменные плиты, в щелях между ними пробивалась трава, за нами высилась каменная кладка стен. И однако стены казались неплотными, тоже какими-то туманными, словно театральная декорация, вовсе и не рассчитанная на то, что кто-то станет ее пристально разглядывать и пробовать на ощупь.

In front of us spread a city, an ugly city with no beauty in it. It was utilitarian in its every aspect, a geometric mass of stone, reared without imagination, with no architectural concept beyond the principle that one stone piled atop another would achieve a place of shelter. The city was the drab colour of dried mud and it spread as far as the eye could see, a disorderly mass of rectilinear structures thrust together, cheek by jowl, with no breathing space provided.

А перед нами раскинулся город  — очень уродливый, лишенный и намека на красоту. Каменные ящики, сложенные для чисто практических надобностей; у строителей явно не было ни искры воображения, никаких стройных замыслов и планов, они знали одно: громоздить камень на камень так, чтобы получилось укрытие. Город был бурый, цвета засохшей глины, и тянулся, сколько хватал глаз  — беспорядочное скопище каменных коробок, теснящихся как попало, впритык одна к другой, так что негде оглядеться и вздохнуть.