All Flesh is Grass

And yet there was an insubstantiality about it; never for an instant did that massive city become solid masonry. Nor were the flagstones underneath our feet an actual flagstone terrace.

Rather it was as though we floated, a fraction of an inch above the flagstones, never touching them.

We stood, it seemed, in the middle of a three-dimensional movie. And all around us the movie moved and went about its business and we knew that we were there, for we could see it on every side of us, but the actors in the movie were unaware of us and while we knew that we were there, there also was the knowledge that we were not a part of it, that we somehow stood aside from this magic world in which we were engulfed.

И все же он был призрачным, этот огромный, тяжеловесный город, ни на миг его стены не стали настоящим плотным камнем. И каменные плиты у нас под ногами тоже не стали настоящим каменным полом. Верней бы сказать, что мы парили над ними, не касаясь их, выше их на какую-то долю дюйма.

Было так, словно мы очутились внутри кинофильма, идущего в трех измерениях, фильм шел вокруг нас своим чередом, и мы знали, что мы  — внутри него, ибо действие разыгрывалось со всех сторон, актеры же и не подозревали о нашем присутствии; и хоть мы знали, что мы здесь, внутри, мы в то же время чувствовали свою непричастность к происходящему: странным образом, объятые этим колдовским миром, мы все-таки оставались выключенными из него.

At first I'd seen only the city, but now I saw there was terror in the city. People were running madly in the streets, and from far off I could hear the screaming, the thin and frantic wailing of a lost and hopeless people.

Then the city and the screaming were blotted out in a searing flash of light, a blossoming whiteness that became so intense it suddenly went black. The blackness covered us and we stood in a world that had nothing in it except the darkness and the cataract of thunder that poured out of that place where the flash of light had blossomed.

Сперва я просто увидел город, потом понял: город охвачен ужасом. По улицам сломя голову бегут люди, издали доносятся стоны, рыдания и вопли обезумевшей, отчаявшейся толпы.

А потом и город, и вопли  — все исчезло в яростной вспышке слепящего пламени, оно расцвело такой нестерпимой белизной, что внезапно в глазах потемнело. Тьма окутала нас, и во всем мире не осталось ничего, кроме тьмы, да оттуда, где вначале расцвел ослепительный свет, теперь обрушился на нас громовой раскатистый грохот.

I took a short step forward, groping as I went. My hands met emptiness and the feeling flooded over me that I stood in an emptiness that stretched on forever, that what I'd known before had been nothing but illusion and the illusion now was gone, leaving me to grope eternally through black nothingness.

I took no other step, but stood stiff and straight, afraid to move a muscle, sensing in all irrationality that I stood upon a platform and might fall from it into a great emptiness which would have no bottom.

Я осторожно шагнул вперед, протянул руки. Они встретили пустоту, и я захлебнулся, похолодел, я понял  — пустоте этой нет ни конца, ни края... да, конечно же, я в пустоте, я и прежде знал, что все это только мерещится, а теперь видения исчезли, и я вечно буду вслепую блуждать в черной пустоте.

Я не смел больше сделать ни шагу, не смел шевельнуться и стоял столбом... нелепо, бессмысленно, и все же я чувствовал, что стою на краю площадки и если ступаю еще шаг  — полечу в пустоту, в бездонную пропасть.

As I stood there the blackness turned to grey and through the greyness I could see the city, flattened and sharded, swept by tornadic winds, with gouts of flame and ash twisting in the monstrous whirlwind of destruction. Above the city was a rolling cloud, as if a million thunderstorms had been rolled all into one. And from this maelstrom of fury came a deepthroated growling of death and fear and fate, a savage terrible sound that made one think of evil.

Around me I saw the others—the black-skinned people with the silver crests—standing transfixed and frozen, fascinated by the sight that lay before them, rigid as if with fear, but something more than just plain fear—superstitious fear, perhaps.

Потом тьма начала бледнеть, и скоро в сером сумраке я снова увидел город  — его сплющило, разбило вдребезги, придавило к земле, по нему проносились черные смерчи, метались языки пламени, кучи пепла  — все кружилось в убийственном вихре разрушения. А над городом клубилось чудовищное облако, словно тысячи грозовых туч слились в одну. И из этой бешеной пучины исходило глухое рычание  — свирепый голос смерти, страха, судьбы, яростный, леденящий душу вой самого Зла.

А вот и мои новые знакомцы  — чернокожие, хохлатые, они застыли, оцепенели словно бы в страхе  — и смотрят, смотрят... и кажется, их сковал не просто страх, а некий суеверный ужас.