All Flesh is Grass

I stood there, rooted with them, and the growling died away. Thin wisps of smoke curled up above the rubble, and in the silence that came as the growling ceased I could hear the little cracklings and groanings and the tiny crashes as the splintered stone that still remained settled more firmly into place. But there was no sound of crying now, none of the thin, high screaming. There were no people and the only movements were the little ripples of settling rubble that lay beyond the bare and blackened and entirely featureless area where the light had blossomed.

The greyness faded and the city began to dim. Out in the centre of the picnic circle I could make out the glimmer of the lens-covered basketball. There were no signs of my fellow picnickers; they had disappeared. And from the thinning greyness came another screaming—but a different kind of screaming, not the kind I'd heard from the city before the bomb had struck.

Я стоял недвижно, как и они, точно окаменел, а меж тем грохот стихал. Над руинами вились струйки дыма  — и когда, наконец, громовой рык умолк, стали слышны вздохи, хруст и треск: это рушились и оседали последние развалины. Но теперь уже не было воплей, жалобных стонов и плача. В городе не осталось ничего живого, ничто не двигалось, только рябь проходила по грудам мусора: они осыпались, укладывались все плотнее, широким кольцом окружая совершенно ровную и голую черную пустыню, оставшуюся там, где впервые расцвел ослепительный свет.

Серая мгла рассеивалась, и город тоже таял. Там, где прежде расположилась компания хохлатых, в самой середине круга вновь поблескивал линзами странный шар. А самих хохлатых и след простыл. Только из редеющей серой мглы донесся пронзительный крик  — но не крик ужаса, совсем не тот вопль, что слышался над городом перед тем, как взорвалась бомба.

For now I knew that I had seen a city destroyed by a nuclear explosion—as one might have watched it on a TV set. And the TV set, if one could call it that, could have been nothing other than the basketball. By some strange magic mechanism it had invaded time and brought back from the past a moment of high crisis.

The greyness faded out and the night came back again, with the golden moon and the dust of stars and the silver slopes that curved to meet the quicksilver of the creek.

Да, теперь понятно  — у меня на глазах город был разрушен ядерным взрывом, я видел это словно на экране телевизора. И этим «телевизором» был, конечно, блестящий шар из линз. Это какой-то чудодейственный механизм, он вторгся во время и выхватил из прошлого роковое мгновенье истории.

Серая мгла окончательно рассеялась, вновь настала ночь, золотилась луна, сияла звездная пыль, серебряные склоны холмов мягкими изгибами сбегали к живому, переливчатому серебру ручья.

Down the farther slope I could see the scurrying figures, with their silver topknots gleaming in the moonlight, running wildly through the night and screaming in simulated terror. I stood looking after them and shivered, for there was something here, I knew, that had a sickness in it, a sickness of the mind, an illness of the soul.

Slowly I turned back to the basketball. It was, once again, just a thing of lenses. I walked over to it and knelt beside it and had a look at it. It was made of many lenses and in the interstices between the tilted lenses, I could catch glimpses of some sort of mechanism, although all the details of it were lost in the weakness of the moonlight.

По дальнему склону мчались быстрые гибкие фигуры, в лунном свете серебрились хохлатые головы, они бежали во весь дух, оглашая ночь воплями притворного ужаса.

Я посмотрел им вслед и содрогнулся: что-то было в этом болезненное, извращенное, какой-то недуг, разъедающий душу и разум.

Я медленно обернулся к шару. Это снова был просто шар, слепленный из блестящих линз. Я подошел, опустился на колени и принялся его разглядывать. Да, он словно ощетинился множеством линз под равными углами, а в просветах между ними чуть виден какой-то механизм, но в слабом лунном свете его не рассмотреть.

I reached out a hand and touched it gingerly. It seemed fragile and I feared that I might break it, but I couldn't leave it here. It was something that I wanted and I told myself that if I could get it back to Earth, it would help to back up the story I had to tell.

I took off my jacket and spread it on the ground, and then carefully picked up the basketball, using both my hands to cradle it, and put it on the jacket. I gathered up the ends of the cloth and wrapped them all around the ball, then tied the sleeves together to help hold the folds in place.

Протянув руку, я опасливо коснулся шара. Он, видно, очень хрупкий, боязно его разбить, но не оставлять же его здесь. А мне он пригодится, и если я сумею унести его на Землю, он подтвердит то, что мне надо будет рассказать.

Я снял куртку, разостлал ее на ровном месте, бережно, обеими руками поднял шар и уложил на куртку. Подобрал ее края, обернул шар, завязал рукава, чтобы все это держалось прочно и надежно.