All Flesh is Grass

Нэнси свернула на ровную широкую полосу асфальта; на той стороне шоссе, по которой шло встречное движение, сейчас все впереди сплошь было забито машинами, они застыли неподвижно впритык одна к другой. Перед нами на прежнем месте торчал грузовик Гейба: нос его задрался в воздух, прицеп всей тяжестью придавил ко дну канавы мою злосчастную тележку. Еще дальше сбились в кучу встречные машины: они, видно, подались на нашу сторону шоссе в надежде объехать препятствие  — и, прежде чем барьер сдвинулся, там тоже кто-то на кого-то наехал.

The barrier was no longer there. You couldn't see, of course, whether it was there or not, but up the road, a quarter mile or so, there was evidence of it.

Up there, a crowd of people was running wildly, fleeing from an invisible force that advanced upon them. And behind the fleeing people a long windrow of piled-up vegetation, including, in places, masses of uprooted trees, marked the edge of the moving barrier. It stretched as far as the eye could see, on either side of the road, and it seemed to have a life of its own, rolling and tossing and slowly creeping forward, the masses of trees tumbling awkwardly on their outstretched, roots and branches.

А барьера здесь уже не было. То есть, конечно, его все равно никто бы не увидел, но он передвинулся примерно на четверть мили  — в этом нетрудно было убедиться.

Там, впереди, неслась по шоссе обезумевшая толпа, гонимая какой-то непонятной силой. А вслед за бегущими двигался огромный вал словно вихрем сметенной травы, кустов и даже вывороченных с корнями деревьев  — по нему и видно было движение незримого барьера. Вял тянулся вправо и влево от шоссе сколько хватал глаз, и, казалось, жил своей особой жизнью: покачивался, вскидывался вверх, вновь медленно полз вперед, и груды деревьев неуклюже перекатывались на растопыренных во все стороны корнях и ветвях.

The car rolled up to the traffic jam in the westbound lane and stopped. Nancy turned off the ignition. In the silence one could hear the faint rustling of that strange windrow that moved along the road, a small whisper of sound punctuated now and then by the cracking and the popping of the branches as the uprooted trees toppled in their unseemly tumbling.

Наша машина подъехала к затору и остановилась. Нэнси выключила мотор. В тишине стали слышны непрестанные шорохи, шелесты  — это подавал голос скошенный неведомой силой зеленый вал; порою раздавался треск: ломались сучья, несуразно ворочаясь, громыхали стволы.

I got out of the car and walked around it and started down the road, working my way through the tangle of the cars. As I came clear of them the road stretched out before me and up the road the people still were running—well, not running exactly, not the way they had been. They would run a ways and then stand in little groups and look behind them, at the writhing windrow, then would run a ways and stop to look again. Some of them didn't run at all, but just kept plodding up the road at a steady walk.

Я вылез из машины, обошел ее и двинулся вперед, пробираясь в железном лабиринте. Наконец затор остался позади, передо мною тянулось свободное от машин шоссе, а по нему все еще убегали люди... впрочем, нет, теперь они уже не мчались очертя голову. Пробегут немного, приостановятся, сбившись в кучу, и оглядываются на вспухающий, медлительный зеленый вал; еще побегут и снова постоят, озираясь. Иные даже не бежали, а шли ровным, почти спокойным шагом.

It was not only people. There was something else, a strange fluttering in the air, a darting of dark bodies, a cloud of insects and of birds, retreating before this inexorable force that moved like a wraith across the surface of the land.

Отступали не только люди. Самый воздух дрожал и трепетал: мелькали темные тельца  — тучами неслись птицы и насекомые, устрашенные таинственной силой, что неотвратимо надвигалась по равнине.

The land was bare behind the barrier. There was nothing on it except two leafless trees. And they, I thought—they would be left behind. For they were lifeless things and for them the barrier had no meaning, for it was only life that the barrier rejected. Although, if Len Streeter had been right, then it was not all life, but a certain kind, or a certain size, or a certain condition of life.

А позади барьера оставалась пустыня. Обнаженная земля, на которой только и торчали два голых, иссохших дерева. Так и должно быть, подумалось мне, естественно, что они уцелели. Ведь они мертвые, для них этот барьер не существует, ибо он отбрасывает только все живое. Впрочем, если Лен Стритер прав, то барьер этот противостоит не всему живому, а лишь определенным формам жизни, быть может, живым существам каких-то определенных размеров или определенных видов.

But aside from the two dead trees, the ground lay bare.

There was no grass upon it, not a single weed, not a bush or tree. All that was green was gone.