Аллегро

Хлопай, не хлопай ладошкой по лбу, хоть кулаком по голове стучи, да хоть всей шахматной доской, — не умеешь играть, не садись. А дирижёр не только сидел, но и фигуры на доске переставлял. Больше правда думал, чем двигал. Когда Тимофеев ехидно усмехался, подполковник хватал «незадачливую» фигуру и торопливо возвращал её на место… Передумывал… Снова долго размышлял… Женька Тимофеев на доску почти и не смотрел. А если порой и косился, то как каторжанин на гирю с цепями возле своих ног. Это он так за шахматной доской в приказном порядке релаксировал. Напротив него наоборот, подполковник увлечённо мороковал над фигурами.

Одет подполковник был по-домашнему: проще говоря — полураздет. В одноразовых банных тапочках, в военных брюках с широкими подтяжками, в голубой майке, с часами на руке. Редкие волосы на голове нервной рукой в запале ерошил то в левую сторону, то в правую. «По шерсти», когда доволен собой был, против, когда в тупик попадал… Судя по одной только причёске легко можно было понять, что из тупика он и не выходил… Хотя, просветы порой для себя какие-то замечал, смазывал рукой по стоящей дыбом причёске, но, услыхав смешок, тут же возвращал её в прежнее удивлённо-недовольное состояние. Тимофеев наоборот, полностью одет, обут, даже в фуражке. Как словно собрался куда. Ан нет, за шахматным столом сидел. Давно похоже. Чем сильно расстроен по виду был, ещё больше рассеян. А дирижёр собран, сосредоточен, увлечён.

— Значит, ты-нам-этим-хочешь-сказать, что… — словно разговаривая сам с собой, задумчиво бормочет подполковник, внимательно вглядываясь в диспозиции фигур на доске.

Тимофеев демонстративно игнорирует весь «соревновательный процесс» и вообще, он боком к столу сидит, в любую секунду готовый покинуть поле… «пытки», сейчас, глядя в пол чему-то усмехается.

— Вам мат. Неужели не видно? Пятый уже…

Как от горячей плиты, дирижёр с опаской отдёргивает руки от доски.

— Где? — ещё ниже склоняется над доской, вертит головой, потом медленно поднимает глаза, с угрозой спрашивает. — С какой стати? Отставить маты! — резко разворачивается боком к столу, сердито отчитывает «противника». — Ишь ты, какой умный! — закидывает ногу на ногу. — Сейчас же переходи назад! Я прозевал, а ты воспользовался. Так нечестно. Верни на место моего офицера. У меня их мало. Где он стоял?

Прапорщик Тимофеев, недовольно пожимает плечами.

— Да, пожалуйста. Мне без разницы. И это, кстати, не офицер, — и не просто ехидно, а с двойным-тройным повышением замечает партнёру. — А вам всё равно мат будет через три хода. — И приподнимается. — Так я пойду?

Подполковник «главный» вопрос пропускает, он удивлённо перебирает глазами шахматные фигуры на доске, никакого мата для себя не видит ни сейчас, ни в ближайшей перспективе, рассеянно произносит:

— Какой мат? Куда ты пой… — до него доходит смысл вопроса, он запинается вдруг, резко хмурит брови, вместе с ними и лоб, повышая голос мягко, но с угрозой рычит. — Сидеть! Сид-деть, я сказал. Будешь играть, пока я не выиграю…

— Да хоть сейчас… — обрадовано восклицает Тимофеев.

Зря он обрадовался…

— Не-е-ет, ишь ты какой хитренький! — в улыбке расплываясь, останавливает подполковник. — Мне подачек не надо. — Как по писанному рубит вдруг, лицо при этом приобретает оскорблённо-обиженный вид. — Не забывай, с кем играешь! — напоминает подполковник, и заканчивает совсем строго, как с трибуны. — Со старшим офицером! С дирижёром! Ни — ни, мне! — грозит пальцем. — Играй как положено.

— Так сколько ж можно…

— Пока по честному не обыграю.

— Это невозможно… Я кандидат в мастера…

— О-о-о, ты ещё и кандидат у нас, говоришь, — в голосе подполковника снова те, мягкие раздумчивые нотки, он уже снова погрузился в сложный соревновательный процесс, мур-мур, мол, как у сытого кота, под рукой хозяйки. — А фланги у вас пустые, товарищ гроссмейстер. — С неприкрытой радостью, наставительно замечает он, и рука его мгновенно приглаживает вздыбленный волос на голове. — А фланги, как известно, оголять нельзя. Верный знак проиграть пар-ртию. — С хитрым лицом, поднимает руку над доской. — Тут и в академиях учиться не нужно. — Схватив шахматную фигуру, смело припечатывает её на свободную, на его взгляд, клетку. — А если мы вот так, вас, стукнем? Раз, и в дамки! Что на это скажете, товарищ гроссмейстер?

Тимофеев снова устало хмыкает.

— Так вам мат будет не в три хода, а в два. И так ладья не ходит, я уже говорил. Может, вам в «Чапаева» с кем-нибудь поиграть, а, товарищ подполковник?

— Где? Опять? — пугается подполковник, вертит головой, ещё больше глазами. — Не вижу никакого мата! Я перехожу… — торопливо возвращает фигуру на прежнее место, а также попутно волос на голове в прежнее его тупи… эээ… вертикальное положение. — Та-ак… — вновь миролюбиво мурлычет. — Значит, ты у нас ещё и гроссмейстер, говоришь… Этот хорошо-о… Очень хорошо-о-о… Я слышал, шахматы ум оттачивают, память и… нервы… не-р-рвы-ы успокаивают. Так, нет?

— Говорят, — кривится Тимофеев.