Аллен Даллес

При этом между ЦРУ и военной разведкой с её техническим персоналом не было единодушия по вопросам обеспечения полной секретности разведывательных полётов, сохранения жизни лётчика-разведчика и возможного принесения его в жертву в случае провала полёта. В связи с этим в оборудование У-2 и пилота включались прямо противоречившие друг другу элементы. С одной стороны, Даллес вместе с высшим военным командованием заверил президента, что даже в том случае, если самолёт будет сбит ракетой или авиацией, никакой опасности попадания улик в руки советских властей нет, так как под сиденьем лётчика заложен мощный заряд взрывчатки, который в случае необходимости превратит машину со всем её содержимым в пыль. На всякий случай лётчику вручалось приспособление в виде монеты в один доллар, являвшееся на самом деле средством введения смертоносного яда («монета» была снабжена небольшой иглой). В случае прямой опасности лётчик должен был, согласно приказу, под которым он ставил свою подпись, заверявшую, что он с ним ознакомлен, покончить жизнь самоубийством.

Всё это было так, но, с другой стороны, не известив высшее руководство, не поставив в известность центральные разведывательные службы, военные снабдили самолёт, то есть лётчика, парашютом. Сами они рассуждали, что может произойти неисправность самолёта не над советской территорией или даже над ней, но в какой-либо пустынной местности. В этом случае незачем было жертвовать жизнью лётчика, он мог бы попытаться спасти свою жизнь, использовав парашют. Более того, лётчик получал «на всякий случай» валюту и некие предметы (обычно наручные часы) для расплаты за помощь местных жителей в случае благополучного приземления в чрезвычайных обстоятельствах.

Даллес о парашюте и средствах оплаты не знал, ему об этом не доложили, да просто не могли доложить, так как сотрудники ЦРУ оставались об этом в неведении. Понятно, что в неведении оставалась и высшая администрация, включая президента⁴²¹

. Это был как раз тот случай, когда левая рука не знала, что делает правая. Начальники военной разведки оказались, по крайней мере в теории, гуманнее. Они не поставили Даллеса в известность о мерах сохранения жизни лётчика, отлично понимая, что тот будет категорически возражать против этого.

В самом начале 1960 года Эйзенхауэр, понимая, что встреча на высшем уровне в Париже приобретает благоприятные перспективы (британская и французская стороны дали на неё принципиальное согласие), вновь запретил полёты У-2, правда, не исключая возможности ещё одного-двух по его особому разрешению. Эйзенхауэр относился к таким полётам с большой осторожностью. Не говоря уже о том, что Даллес с присущей профессиональному шпиону скрытностью, подчас граничившей с манией, буквально требовал от президента, чтобы за исключением членов СНБ ни один политический деятель не получал никаких сведений о полётах У-2, а непосредственные исполнители знали только свой узкий участок работы, сам президент отлично понимал, что разглашение данных может привести к непредвиденным последствиям.

Опять-таки по совету Даллеса (а эти советы высказывались в непререкаемо жёсткой форме) в Белом доме о программе полётов и их прекращении знали, помимо самого президента, только помощник по национальной безопасности Гордон Грей и офицер связи с ЦРУ и Департаментом обороны Эндрю Гудпейстер. Именно последний передал Эйзенхауэру мнение Даллеса, что сообщение газеты «Нью-Йорк таймс» о том, что в горах Средней Азии строится мощная советская ракетная база, скорее всего соответствует действительности, но что эту информацию необходимо срочно проверить.

Для Эйзенхауэра в преддверии встреч с Хрущёвым это было очень неприятной неожиданностью. В мемуарах Джорджа Кистяковского можно прочитать: «Президент был крайне зол и долго говорил о том, что у некоторых людей отсутствует лояльность по отношению к собственной стране»⁴²². При этом Эйзенхауэр имел в виду как СССР, так и Соединённые Штаты.