Аллергия на ложь

– Эй, развратники, вам особое приглашение требуется?! – зычно крикнула Марьяна внутрь гаража. – Кончайте дурью маяться и мотайте отсюда! Экскаваторщик ждать не будет, у него два объекта еще на сегодня!

Прислушиваясь к невнятным звукам – похоже, в дальнем конце гаража кто-то зашевелился, задвигался, – Путято с пистолетом в правой и невключенным фонариком в левой сторожко направилась вдоль левого борта. Пастухов – вдоль правого.

Задняя левая дверь внедорожника была приоткрыта. Правое переднее сиденье откинуто, образовав спальное место.

Никого. В водительском кресле – тоже.

Марьяна медленно присела, заглянув под брюхо «Ровера», и обнаружила смотровую яму. Но звуки шли не оттуда.

Она выпрямилась и включила фонарик. Яркий сноп электрического света прошелся по дальней стене, высветив неоштукатуренную кирпичную кладку, тумбовый, с голубенькой столешницей, стол от кухонного гарнитура брежневских времен и двухстворчатый навесной шкафик, тоже кухонный. На столе початая бутылка водки, пластиковые стаканчики вповалку, пакет с остатками хлеба, два почти опорожненных поддончика с нарезкой сервелата и буженины, банка маринованных огурцов без крышки. Та валялась на бетонном полу рядом с двумя пустыми бутылками пшеничной.

В углу на продавленном кресле с потертой обивкой – предмет тоже, видимо, брежневской эпохи – полулежал пухлый коротышка лет тридцати пяти, местами лысый. Он упирал правую ногу в колесо «Ровера», левую оттопырил в сторону. Ноги были обуты в мокасины из кожи цвета слоновой кости, а сам толстяк имел на себе мятые светлые брюки и будто пожеванную белую, с закатанными рукавами, рубаху в серую полоску. Галстук тоже присутствовал, но висел косо, а узел аксессуара был оттянут до третьей рубашечной пуговицы. Отсутствующей, кстати, как и верхние две. Обильные пятна засохшей крови выглядели на белом эффектно. Судя по фингалу под глазом и ссадинам на лбу и подбородке персонажа, кровь была его собственная.

Он приподнял голову, загораживаясь от света рукой, и пьяно, во весь рот, осклабился.

Пастухов, хмыкнув, сообщил, что пойдет и откроет ворота настежь. Заодно предупредит Ермаковцев, чтобы оставались на месте. Марианна в знак согласия кивнула. Когда дневной свет проник в помещение, выключила фонарик, а пистолет отправила в подмышечную кобуру.

Толстячок всмотрелся в женский силуэт, подсвеченный послеполуденным солнцем, и со словами: «А ты классная, киска» вознамерился ухватить ее за руку. Такую «киску» нужно непременно усадить к себе на колени и предложить халявной выпивки, а там посмотрим.

Он бы не дотянулся, да и не слишком-то ловко водил рукой, но подоспевшему Пастухову было плевать. Грубо подвинув командира в сторону, Саша дернул гаражного обитателя за грудки и замахнулся, намереваясь смачно вмазать ему по физиономии.

– Ты как разговариваешь с майором полиции, пьяное отребье?! – взревел новенький с неподдельной яростью.

– Саша! Александр Михайлович! – тоненько воскликнула Марианна, повиснув на занесенном кулаке. – Гражданин ведь не знал, кто мы! Не надо так сердиться, ну, пожалуйста! Тем более, а вдруг у него больное сердце.

Не выпуская из пятерни воротника жертвы, Саша повернул голову в сторону Путято и задумчиво спросил:

– Да? Больное, думаете?

– Ну, конечно! Гражданин, у вас сердце здоровое? Или не очень?

Гражданин не ответил. Он вдруг захныкал. Хныканье переросло в стенания с подвываниями, а физиономия исказилась страдальческой гримасой.

Пастухов развел руки в стороны, отступил на шаг и вопросительно посмотрел на командира. Майор Путято, бросив ему встречный взгляд, едва заметно усмехнулась, поводила бровями вверх-вниз и отвесила толстяку звонкую оплеуху, после чего он умолк, подобрав ноги под кресло.

Не получился из нее «хороший» мент.

Снова не получился.

А вот из новенького «плохой» вышел отменным.

– Гражданин Шабельников? – спросила Марьяна спокойно и безразлично.

Притихший толстячок мотнул головой, подтверждая.

– Документы при вас имеются?

– Водитл-ские пы-рава, – проговорил он заплетающимся языком. – А в чем, собс, дело?

– При вас?

– В п-пинжаке. В-в машине.

Неожиданно он расправил плечи, задрал подбородок, руки сложил на груди кренделем и изрек достаточно твердо, чтобы можно было разобрать с первого раза:

– Вы ворвались в пределы частных владений.

Покачнувшись, вытащил правую руку из «кренделя». Уставил указательный палец в потолок, потряс им для пущей весомости. Продолжил:

– Тем самым посягнули на мои права.

Снова сунул руку под мышку и с пьяным смешком добавил:

– Все, что вы тут у меня найдете, не считается.

На него напала смешливость, и он зашелся визгливым хрюканьем, ликующе-торжествующим. От силы чувств он стучал по пыльному бетону подошвами мокасин, лупил руками подлокотники кресла, мотал головой из стороны в сторону, заливисто хохоча. Лишь глаза в общем празднике участия не принимали.

Марианна помрачнела.

Так ведут себя трусливые подонки после совершенного ими тяжкого преступления. Не потому, что раскаиваются в содеянном или боятся расплаты.

Они чего-то другого боятся.

Может, себя нового?