Алтарь времени

– В апреле нам пришла похоронка, – немного погодя говорит Дана, разглядывая его пристально и ненасытно, будто боясь, что он – лишь видение и вот-вот исчезнет. – И я… – Её голос падает до шёпота. – Я тогда подумала, что мне больше незачем жить. Это был ад. Хуже концлагеря. – Она улыбается, её глаза – полные прозрачной влаги зелёные озёра.

И Штернберга мгновенно пробирает морозный холод от понимания того, что ей пришлось пережить.

– И ты не смотрела в кристалл?

– Я закопала его в саду, когда пришло то извещение. Потому что он ещё раньше показал мне… – Дана вновь пытается отвернуться.

– Я же писал письма. – Штернберг судорожно гладит её по волосам, по плечам. – Сразу, как только смог держать карандаш…

– А потом… потом я всё-таки увидела… случайно. А позже почтальон принёс сразу целую пачку писем, – горячим шёпотом продолжает Дана. – И… я начала читать… – Она прерывисто вздыхает, и в её голосе столько счастья, что вокруг всё плывёт в жарком мареве, и Штернберга даже пошатывает, как пьяного, от облегчения: происходящее не сон, не одна из его иссушающих фантазий – Дана действительно рядом с ним.

– Я писала. Я просила о встрече. Но ничего не получалось, пока не приехали вот эти американцы, – напрягшимся голосом произносит Дана.

И Штернберг сразу всё понимает. Всё. Через подобное он уже проходил. Но даже это неважно, когда на него устремлён её взгляд, наполненный сиянием счастья.

– Они сказали, что позволят нам всем – всем вместе! – уехать с тобой, если ты примешь их предложение… – Дана умолкает. Её молчание – молящее, вопросительное и, наконец, оцепеневшее. Она наверняка догадывается о его ответе.

– Это исключено, – хрипло выговаривает Штернберг; сколько душевных сил ему нужно на то, чтобы говорить сейчас.

Губы Даны бледнеют, плотно сжатые, но она не возражает: она – фон Штернберг, гордость не позволяет ей спорить. Дана берёт его сухие, как песок, руки в свои и, чтобы не терять больше ни секунды их драгоценного времени, переводит разговор в другое русло:

– Твой отец теперь снова может ходить. Очень медленно, только из комнаты в комнату или из комнаты к креслу в саду, опирается на трость, но всё равно… Твоя мать очень счастлива. Эммочка пишет тебе письма на тетрадных листках: она-то ни минуты не верила, что ты погиб. Оказывается, она тайком таскала у матери из стола конверты и засовывала письма в почтовый ящик, представляешь? Только она, конечно, не знала адреса, просто писала твоё имя.

Они оба тихо и скованно смеются. Штернбергу тревожно, он чувствует, что их двадцать минут на исходе.

– А я работаю в конторе переводчиком, – рассказывает Дана дальше. – Мне даже неплохо платят, по нынешним временам. Я ведь, кроме немецкого, знаю русский и чешский…

И тут Штернберг замечает обручальное кольцо на её пальце: простенькое, дешёвое медное колечко. На правом безымянном – как носят его родители, хоть и католики, но так издавна принято в его семье.

– А это откуда? – шепчет он.

Улыбка Даны блёкнет.

– Я сама купила. Чтобы не приставали. И ещё… ещё – чтобы верить. В то, что ты скоро вернёшься к нам, Альрих…

Штернберг думает: какая непростительная, не поддающаяся никакому на свете оправданию жестокость – оставить её вот так, на годы, а то и на десятилетия, с этим жалким нищенским колечком, с отчаянным вопросом в глазах. Разве ради принципов ему подарена новая жизнь? Ведь нет же! Ради неё.

– Они говорят, – Дана чуть кивает в сторону ближайшего американца, – что если тебя будут судить, то могут дать и десять, и двадцать лет тюрьмы. – Она торопливо мотает головой, предотвращая какие-то его готовые вырваться бессмысленные слова. – Я только хочу сказать, что… Я буду ждать тебя, Альрих. Столько, сколько потребуется. Десять лет – так десять. Двадцать – так двадцать. Я буду тебя ждать.

Американец у окна поднимается со стула. Время свидания истекло.

– Но… Альрих, ты… действительно не передумаешь? Не согласишься?..

В эти последние солнечно-пронзительные секунды Штернберг вслушивается в оглушительную внутреннюю тишину. Принципы, честь, патриотизм, идеалы – и человек по другую сторону, любящий человек и его такая обыкновенная человеческая надежда – огромная и глубокая, как космос.

И прямо сейчас, глядя в вопрошающие глаза напротив, Штернберг даст ответ.

Единственно верный ответ.

Единственно верный.

– Я согласен.

От автора: послесловие и благодарности

У романов «Каменное зеркало» и «Алтарь Времени» был долгий и тернистый путь к изданию, что неудивительно, учитывая их очень непростую тему и проблематику. Русскому автору надо сильно постараться, чтобы придумать себе испытание более сложное и изощрённое, нежели сначала написать мистический романный цикл про немца, офицера СС, и времена Второй мировой, а затем найти для него издателя!

Отдельно стоит сказать о труднейшей в таком случае писательской задаче взглянуть на своих соотечественников с той стороны, тогда как русский человек привык ассоциировать себя исключительно с ними, думая о тех страшных годах.