Алтарь времени

…Почему сейчас приходит на ум этот разговор? Штернберг понимает: едва ли первый визит штатских станет последним. Но он будет отказываться. Он больше не желает служить ни одной государственной системе. Никогда. С него довольно.

Но было в том разговоре ещё кое-что…

Цена милосердия.

Цена эта – жизнь. Его жизнь в том числе. Штатские говорили, что у них есть ещё свидетели – женщины, которых Штернберг когда-то вывез из Равенсбрюка. В архивах швейцарского Красного Креста обнаружился длинный список имён вывезенных им из женского концлагеря людей, невесть кем и когда составленный. Некоторых свидетелей из этого списка американцам уже удалось найти. Штернберг спасал тем женщинам жизнь просто так, не ожидая ничего взамен. Но именно они теперь спасают жизнь ему.

По жестяному карнизу холодным свинцом небесных пуль бьют первые капли дождя, вскоре их редкий перестук сливается в барабанную дробь. Штернберг садится за стол, берёт последний обрывок обёрточной бумаги из своих запасов и затупленный огрызок карандаша, долго смотрит в стену напротив, подбирая слова. Это письмо он непременно отправит. Оно должно дойти… Если Дана ещё в Динкельсбюле. Если… Где же она?

«Душа моя…»

Огрызок карандаша совсем затупился. Штернберг вертит карандаш в пальцах, думая о том, что надо бы попросить у кого-нибудь из охранников перочинный нож – заключённым ножи не положены. И в этот миг распахивается дверь.

Штернберг прячет в карман бумагу и карандаш. На пороге стоит сержант.

– Док, вас ждёт посетитель, – улыбается он. – Пойдёмте.

Посетитель? Штернберг чувствует, как дрожат руки и колени. Заключение при почти полном отсутствии прогулок явно не идёт ему на пользу. Нервы стали совсем ни к чёрту. Надо требовать разрешение на регулярные прогулки. Начать с жалобы врачу и психологу. А то так в четырёх стенах недолго и из ума выжить.

Сержант ведёт Штернберга через мощёный двор. Дождь только что прекратился, сквозь узкие просветы в ярко-фиолетовых тучах сочатся солнечные лучи, блещет зелёным золотом листва старых яблонь, камни брусчатки сплошь в округлых бело-лазурных бликах. Замок нависает подёрнутой синей тенью угловатой громадой, закутанной в тёмную мантию плюща, увившего все стены.

По винтовой лестнице Штернберг поднимается на второй этаж. Ему навстречу выходит представитель американских спецслужб – один из прямоугольных типов с геометрически выверенными проборами, беседовавших с ним неделю назад. Штернберг нисколько не удивлён: он знал, что эти двое здесь ещё появятся.

– Добрый день, герр фон Штернберг. – Штатский неприятно и многообещающе улыбается, его улыбка иссиня-белая и тоже прямоугольная. – В прошлый раз вы сказали, что хотите видеть ваших близких. Теперь вам разрешены посещения. Но родственникам разрешается приезжать только поодиночке.

Навязчивая забота этих двоих штатских о его потребностях подтверждает худшие опасения Штернберга о том, что всё ещё только начинается. Как бы подоходчивей объяснить им, чтобы они убирались к дьяволу со своими предложениями?

– Сегодня к вам приехала фрау фон Штернберг, – продолжает штатский. – У вас ровно двадцать минут.

Штернберг ещё успевает подумать, что речь идёт о его матери. Но он слышит мысли штатского – полные любопытства чисто мужские мысли: в комнате за спиной агента находится кто-то гораздо моложе, чем его мать.

Дана. Они позволили ей сюда прийти. Или привезли её сами.

Штернберг входит в большое высокое помещение, единственное окно которого, годами немытое, белым-бело от солнца. За столом посреди комнаты, в скошенном прямоугольнике света, сидит она – Дана – и немедленно поднимается ему навстречу.

В этот миг Штернберг не замечает американских солдат по углам и второго штатского, что сидит нога на ногу у окна, наклонившись вперёд, тёмный, как горгулья. Он видит только Дану и не чувствует себя – от него сейчас ничего не осталось, кроме взгляда. Подровненные спереди, отросшие волнистые русые волосы, тёмно-зелёный костюм, туфли на невысоких каблуках – и он ещё никогда не видел у Даны такой само собой разумеющейся женственной походки: скромная высота каблуков всё же заставляет её чуть покачивать бёдрами, когда она идёт к нему. Незнакомая сдержанная уверенность плавной повадки: воистину, фрау фон Штернберг. Но лицо её изумлённо-беспомощное, и глаза сияют.

– Альрих…

Охранник пытается их остановить, когда они подходят друг к другу вплотную и Штернберг берёт её лицо в ладони – и смотрит, просто смотрит. Вот ради кого он выжил. Дотрагиваться друг до друга не положено: посетители могут передать заключённым что-нибудь, запрещённое уставом. Но штатский взмахом руки останавливает солдата: мол, пусть.

– Я сначала подумала, что ты погиб, – шепчет Дана. Она дрожаще кривится в беззвучном плаче и хочет отвернуться, стесняясь, но Штернберг удерживает её, неуклюже приговаривая:

– Ну что ты, что ты…