Алый закат в Лейкхерсте

— Все не верят до тех пор, пока сами не попадутся на эту удочку. Народ у нас лётный большей частью помалкивает про это. Считается несолидным обсуждать такие курьёзы. Да мало ли? Летать в отряде все хотят, и бывалые лётчики, и такие вот как ты, студенты на выпуске, стажёры. И про тебя я тоже догадался мигом. Я так и знал, когда эта туча накрыла аэродром, и связь пропала. Исчез аккурат и твой маячок с радарных экранов. А потом словно нарисовался, опять появился. Молнии и грозы тут не причём. Дождь по аэродрому-то пролетел быстрёхонько, и гроза основным ударным фронтом обрушилась вон на то пшеничное поле. Давай-ка, Севушка, ты садись-садись, сынок, не стой пень пнём. Рассказывай! Я тебе чаёк домашний, настоянный на травах налью. Он у меня тут в термосе запасён. Медок. За невесту ты не беспокойся. Девонька она у тебя правильная, я говорил с ней. Ничего-ничего, подождёт полчаса...

* * *

ВСЕВОЛОД, ОЧУТИВШИСЬ в родном времени, немного ошалел и выложил всё, как было, Матвеичу. Но на следующий же день как тёмным занавесом историю-то и накрыло, надолго он забыл и ту встречу, и тот шатёр с верблюдами, и странного бедуина. Организм постарался и надёжно защитил его психику от стресса, заблокировав целую область генетической памяти. Внутренняя служба биохимической безопасности его организма решила ситуацию по-своему: «Чего не бывает, того и не должно быть!»

Первой у них родилась девочка. Дочку назвали Алёнкой. Всеволод встретил жену на ступеньках роддома с ароматным букетом майских ландышей. Молодой папаша держал на руках розовый конверт и нежно улыбался. Никаких красных роз, никаких ассоциаций! Морфологическая цепь связи времён вновь была разомкнута. Так уж получилось.

Танго криолло со вкусом метели

Танго. Фигура первая

Басе — основное движение: активное удивление, брови вверх!

Ледяная стужа властвовала над миром, арктической ночью и надёжно спеленатой снежной фланелью землёй. Красные сполохи полярного сияния перемежались мерцающими в ночи зелёными и жёлтыми лентами, свисающими из ионосферы практически до земли. Полосатая шкура небесного оленя, рождённого от солнечных протуберанцев, дёргалась так, словно огромный зверь разъярился и готовился к прыжку. Тусклые звёзды дрожали в чёрно-фиолетовой холодной вышине где-то там, далеко-далеко, довершая холст северной художницы зимы.

Вдоль обочины мелькали убегающие в прошлое бетонные столбы, судорожно качая огнями придорожных фонарей. Их тусклый рассеянный свет, едва пробивающийся сквозь рифлёное стекло, запорошенное липким снегом, не рассеивал сгустившийся над дорогой туман. Водитель самодельных аэросаней сбавил газ, включил дворники, выругался: «Уй-ё, не видно ни зги!» Порыв ветра от кси-поля ощутимо тряхнул аэросани, поднял их над дорогой на пару метров и плавно опустил на обочину. Автоматически включились аварийные огни. Сквозь маленькие островки расчищенного стекла водитель, крепкий деревенский мужик не робкого десятка, увидел буйство стихий. Прямо перед капотом вздыбился огромный полупрозрачный синеватый гребень языка, более похожего на стену океанской волны. Контур кси-волны был различим только благодаря припорошенному снегу, налипшему на нечто массивное и сильное. Водитель сплюнул через левое плечо, истово перекрестился: «Чур-чур нас, снежень гнусная!» Он философски скрестил руки на «баранке» и положил голову поверх: «Будем ждать. Энта песня длинная». Дорожное движение застопорилось.

Разразилась инверсная буря — очередное наваждение ледникового периода. Тёмные вихри невидимой материи столкнулись, подняли тучи ледяных кристалликов в воздух и закружились в страстном танце. Непогодь захохотала, запуржила, смешала небо с землей. Зимняя дева сегодня давала королевский бал, пригласив запоздалых странников, оказавшихся здесь и сейчас, на танго — танго криолло со вкусом метели.

Танго. Фигура вторая

Адорнос — изящные мелкие пакости

— Всё, приехали, детка, выходи, — небрежно, не по-джентльменски процедил через плечо господин Адаржа. Он съехал на обочину, затормозил и рявкнул: — Ты плохо слышишь, я кому сказал выйти вон?

— Не вижу необходимости, за каким мухомором? — спросила я невозмутимо. — Мороз нешуточный, а на мне лишь концертное платье с «голой спиной», туфли на шпильках и чулки в сеточку. Шуба лежит в гостинице.

Он поправил шляпу, шейный платок и вынул из кармана теплозарядный кольт:

— Отлично, раздевайся! — помахал дулом перед носом и словно удав гипнотически зафиксировал взгляд, наверное, на переносице. В угольках глаз заплясали бесы. — Не зли меня, живо!

— Придурок, совсем сбрендил, зачем? Ты пьян в стельку, идиот!

— Мне так хочется. Греться будем, — оскалился он на все тридцать два.

Чёрные французские усики любовника вкупе с характерным носом горбинкой вмиг мне разонравились, став мерзкими и пошлыми. Кольт сверкал в неверных бликах придорожного фонаря серым безучастным металлом. Что этот кретин задумал? Я закусила губу.