Анаконда

— Он также признался, что не только он вас знает, но и что вы его должны знать. Вы лжете, черт возьми!

— Я не лгу. Я не знаю никакого шарфюрера Кемпке. Много чести для него. Возможно, вам неизвестно, что между майором и шарфюрером, бароном и простолюдином у нас достаточно большая пропасть.

— Мы устроим вам очную ставку.

— Сочту за честь повторить все снова.

Обратно в камеру. Заснуть не удается. Жду, когда меня снова ударят под ребра и поведут под прожектор на очную ставку. Но несчастный Кемпке или убит, или благополучно бежал.

Мои мучители меняют тактику. Сержант забыл в моей камере пачку папирос «Герцеговина Флор». Видимо, это лучшие русские папиросы, мне они нравятся, особенно после эрзац-табака, который курил последние месяцы. При допросе мне предлагают стул, ставят пепельницу, дают папиросу.

— Скажите, вы действительно не видели 30 апреля рейх- слейтера Бормана?

— Повторите, вы действительно не получали в ночь с 20 на 21 апреля пакет от шарфюрера Кемпке?

— Встречали вы в рейхсканцелярии полковника люфтваффе Ганса Гийделгарта? Он присутствовал на докладе фюреру? Нет? Странно...

— Принадлежат ли вам в Берлине и его окрестностях другие дома?

Тюрьма устроена в бывшем здании гимназии. Городская тюрьма переполнена теми, кого русские называют военными преступниками. В основном это старшие офицеры СС, СД, гестапо. Их допрашивают и дня через три увозят в сторону Потсдама. Вскоре привозят другую партию.

В нашей тюрьме узники почти не меняются. Да и есть ли другие узники? Это ведь, собственно, не тюрьма в классическом понимании этого слова. Три этажа бывшей гимназии занимают подразделения СМЕРШа. А в подвале несколько камер. Кто еще является узником подвалов, установить так и не удалось... Мои попытки связаться с соседями быстро пресекались дежурными контролерами.

Практика «умасливания» узника продолжалась дня три. Улучшено питание, две пачки папирос в день.

Наконец в мышеловке оставлен сыр.

Контролер «забывает» запереть дверь.

Я все понимаю: мне дается «шанс» бежать, чтобы проследить за мной и выйти на клад драгоценностей, заложенный по приказу Мартина Бормана с целью создания материальной базы возрождения национал-социализма. К национал-социализму я всегда относился скептически, но честь офицера превыше всего. Мне приказали, я приказ выполню.

И попытаюсь использовать шанс. Считаю, его дали мне не русские, а Бог.

Выглядываю в коридор. Тишина, сержант в конце коридора копается в замочной скважине одной из камер. Дверь из подвала в двух шагах от двери моей камеры. Прячусь, пробираюсь по стенке, внимательно следя за движениями сержанта.

Сержант все еще копается в замке.

Вот и дверь. Из подвала шесть ступенек ведут во двор. Выхожу. Пусто, тихо. Пять часов утра. Вокруг двора — высокая стена, поверх — колючая проволока. Вышки с часовым нет. Но я засек, на чердаках дежурят часовые, ориентированные на все четыре стороны света. Контроль круглосуточный, перелезать через стену нельзя. А если не заметят, засветятся. Ясно, что это чистая провокация.

Играю в поддавки, делаю вид, что ловлю шанс. В десяти метрах от двери из подвала в стене трещина, старый граб пророс сквозь стену, разломив ее. Можно попытаться протиснуться.

Удалось. А дальше я места знаю. По заросшей кустами и деревьями низинке иду почти на четвереньках, пригибаясь к пахнущей сыростью земле, метров сто. Низинка кончилась, но кончилась и опасная зона.

Поднимаюсь метра на три, пробегаю по заросшей кустами окраине города, спускаюсь к реке, сползаю в воду. Глубокий вдох, метров двадцать я плыву под водой. А речка здесь всего метров тридцать шириной. Так что выныриваю в спасительной тени нависших над водой с той стороны кустов...

Эти строки я пишу уже в лесной охотничьей сторожке, которую использовали для отдыха перед и после охоты еще мои деды. Здесь традиционно была хорошая охота на фазана и косулю.

Судя по всему, они меня проворонили. Я тщательно заметал следы, преследования не обнаружил. Скорее всего переумничали, упустили.

Слава Богу! И жив, и имею возможность выполнить свой офицерский долг. Уже завтра передам все сданные мне в апреле — начале мая уникальные драгоценности посланцу рейхслейтера Бормана.

После этого я свободен...»

Успел дописать фразу. Вяло опустил красивую, с сединой на висках породистую голову на небольшой письменный стол, стоявший у закрытого шторой окна.

Выстрела он не слышал. Видимо, стрелял классный профессионал, точно рассчитавший траекторию полета пули.

Через минуту после выстрела дверь сторожки приоткрылась. В комнату заглянул молодой человек с широкоскулым, курносым лицом, усеянным веснушками. Легкая рыжинка в волосах в сочетании с веснушками и курносым носом предполагали улыбчивость и легкомыслие. Однако эти черты характера никогда не соответствовали поведению старшего лейтенанта госбезопасности, сотрудника отдела СМЕРШ 34-й танковой дивизии, дислоцированной в окрестностях городка. У него еще не было в работе ни одного прокола. А такого рода акций он с 1944-го по 1945 год провел более тридцати.