Читаем Анархия в мечте. Публикации 1917–1919 годов и статья Леонида Геллера «Анархизм, модернизм, авангард, революция. О братьях Гординых» полностью

– Ничего странного. У нас и дети ходят по воздуху; раньше учат их ходить вверх, а потом уже по земле. Но это увидите на пятой горе.

– Прекрасно, вы ходите по воздуху, но мы ведь не ходим, то как же пойдём за вами смотреть эти висящие изобретения?

– Я вас сейчас научу, – сказал человек из страны Анархии, спускаясь вниз к земле.

– Как научите?

– Да и учить не надо.

– А что надо?

– Ничего не надо.

– Как же?

– Обуть нашу обувь, – вот что надо.

– Где же её возьмём?

– Я вам принесу.

– А где она находится?

– В наших «складах».

– А где ваши склады, далеко отсюда?

– Нет. Я сейчас же вернусь и принесу вам.

– Нам боязно остаться одним здесь, в пантехническом саду.

– У нас, в стране Анархии, нет боязни и нет страха, здесь никто никого и ничего не боится. Тем более что я сейчас же вернусь, не успеете оглянуться и почувствовать себя в одиночестве, как я уже буду назад. Согласны?

– Согласны.

Он взвился и полетел, держась невысоко над землей. Он исчез. Вновь появился. Стал приближаться. Он опустился. В руке у него были пять маленьких шариков.

– Вот вам ваша обувь.

Он размотал маленький шарик, и получилась тонкая обувь, сотканная из каких-то шёлковых ниток. По форме это напоминало наш чулок.

– Какая тонкая! – удивилась женщина.

– У нас материя очень тонка, ведь она не охраняет, не защищает нас от холода. Она у нас всегда летняя, – смеялся человек из страны Анархии.

– Но такая тонкая! Ведь в сложенном виде она имеет величину горошины.

– Так что же? У нас всё наше платье, когда его складывают, вмещается в скорлупу маленького ореха.

Мы взяли обувь. Но не знали, что с ней делать.

– Снять ли наши ботинки или натянуть эти «чулки» сверх ботинок? – спросили мы.

– Как хотите. Она растяжима.

– Что это за материя? Шёлк, что ли?

– Зовите это шёлком, если вам угодно.

Мы «обулись».

– Теперь идём.

– Пойдём.

Мы попытались подняться. Ноги слушались, тело слушалось, мы стали подыматься.

Сначала я делал усилие, думая, что это хождение по воздуху требует сильного напряжения. Скоро я убедился, что это ни к чему. По воздуху легче ходить, чем по земле.

– Всё же это очень странно, – сказал я.

– Ничего не понимаю, никак не пойму, как я шагаю, – сказал юноша.

– Не понимаю! Почему не падаю вниз, – сказал рабочий.

– Странно! Непонятно, – сказал угнетённый народ.

– В стране Анархии нет ничего непонятного. Поймите наконец, что мир вовсе не должен быть понятным. Вы в новой обуви, но вы всё ещё при старых взглядах и понятиях, – усмехнулся человек из страны Анархии.

– Давайте смотреть и видеть, – провозгласил после маленькой паузы человек из страны Анархии.

– Давайте!

– Мы в отделе летательных аппаратов! Вот все летательные машины наши, от самых неусовершенствованных до самых усовершенствованных.

– Какое огромное неисчислимое множество! – воскликнул рабочий.

– Чему удивляетесь, ведь здесь собраны все наши изобретения, сделанные в этой области.

– А каким образом сюда попал этот экипаж, запряжённый лихой тройкой? – спросила женщина, указывая рукой на висящий в воздухе шестиместный экипаж.

– Это летательный аппарат, сделанный по образцу древних экипажей. Этим забавляются у нас любители древности. Они творят псевдоклассически.

– А зачем эти лошади?

– Экипаж летает и лошадь летает. Каприз изобретателя-псевдоклассика.

– А это что такое? – спросил рабочий, указывая на висящую лошадь.

– Это летающий конь.

– А это? – спросил я.

– Это летающая рыба.

– Как на ней летают?

– Очень просто: садятся на неё и летают вместе с нею.

– А это что такое? – спросил рабочий, указывая рукой на маленький домик, напоминающий сторожевую будку.

– Всё, что вы видите здесь, – это всё летатели.

– А тот большой дом, двухэтажный дом?

– Тоже летатель. На нём летают разом сто, двести человек.

– Неужели такой огромный дом может летать?

– Разве это большой дом! Когда подымаетесь выше, увидите огромнейших размеров здания, и все они – летательные аппараты.

– А зачем вам такие дома, зачем вам крыши, когда у вас дождей нет, как вы нам раньше говорили?

– Это всё жесты творческого гения, воплощённые излишки энергии, изобретательская прихоть.

– А этот корабль?

– Тоже летательный.

– А эта верёвочка? – спросил я, увидя вдруг тонкую верёвку, качающуюся в воздухе.

– Тоже летательная. Здесь всё обладает свойством летания.

– А этот колоссальный цветок с его огромной чашкой?

– Это всё летательные аппараты. Садятся в чашку, и цветок уносит, куда хотят. Он сделан из особого материала, самого прочного и самого лёгкого, он снабжён особым летательным механизмом. Этот цветок открыл у нас новую эру в летательной технике.

– А зачем здесь этот стул?

– Он летательный. Стоит на него сесть, и он взовьётся выше мысли ходячей.

– А этот диван? а эта кровать?

– Все летательные.

– А эта книга? – Я указал рукой на раскрытую книгу, висящую в воздухе.

– Она летает.

– Как же на ней летают-то?

– Очень просто. Садятся на неё, и она уносится. В книге опять особый механизм.

Мы перестали удивляться. Мы перестали спрашивать.

Перейти на страницу:

Все книги серии Real Hylaea

Похожие книги

10 гениев науки
10 гениев науки

С одной стороны, мы старались сделать книгу как можно более биографической, не углубляясь в научные дебри. С другой стороны, биографию ученого трудно представить без описания развития его идей. А значит, и без изложения самих идей не обойтись. В одних случаях, где это представлялось удобным, мы старались переплетать биографические сведения с научными, в других — разделять их, тем не менее пытаясь уделить внимание процессам формирования взглядов ученого. Исключение составляют Пифагор и Аристотель. О них, особенно о Пифагоре, сохранилось не так уж много достоверных биографических сведений, поэтому наш рассказ включает анализ источников информации, изложение взглядов различных специалистов. Возможно, из-за этого текст стал несколько суше, но мы пошли на это в угоду достоверности. Тем не менее мы все же надеемся, что книга в целом не только вызовет ваш интерес (он уже есть, если вы начали читать), но и доставит вам удовольствие.

Александр Владимирович Фомин

Биографии и Мемуары / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
Достоевский
Достоевский

"Достоевский таков, какова Россия, со всей ее тьмой и светом. И он - самый большой вклад России в духовную жизнь всего мира". Это слова Н.Бердяева, но с ними согласны и другие исследователи творчества великого писателя, открывшего в душе человека такие бездны добра и зла, каких не могла представить себе вся предшествующая мировая литература. В великих произведениях Достоевского в полной мере отражается его судьба - таинственная смерть отца, годы бедности и духовных исканий, каторга и солдатчина за участие в революционном кружке, трудное восхождение к славе, сделавшей его - как при жизни, так и посмертно - объектом, как восторженных похвал, так и ожесточенных нападок. Подробности жизни писателя, вплоть до самых неизвестных и "неудобных", в полной мере отражены в его новой биографии, принадлежащей перу Людмилы Сараскиной - известного историка литературы, автора пятнадцати книг, посвященных Достоевскому и его современникам.

Альфред Адлер , Леонид Петрович Гроссман , Людмила Ивановна Сараскина , Юлий Исаевич Айхенвальд , Юрий Иванович Селезнёв , Юрий Михайлович Агеев

Биографии и Мемуары / Критика / Литературоведение / Психология и психотерапия / Проза / Документальное